Кандидаты на руководящий пост, когда они пытаются создать сети клиентелы, основанные на чувстве общей идентичности, также апеллируют к идеям, а не только к интересам. Символы, которые лидеры используют в оформлении своих программ, выбираются таким образом, чтобы они соответствовали идентичности аудитории внутри политической элиты. Лидеры пытаются подключиться к традиционным представлениям о национальной гордости, нуждах или международной репутации, к понятиям общественного прогресса, солидарности и устремлений, а также к ключевым идеям идеологической традиции. Даже при таком режиме, как брежневский, где консервативная и консолидирующая направленность политики, казалось, потворствовала только материальным и статусным интересам, лидер формулировал свой политический выбор таким образом, чтобы он в глазах публики выглядел заботой о народном благе; примеры тому – крупномасштабные сельскохозяйственные программы Брежнева 1965–1966 годов, его программы развития Нечерноземья и Сибири, ускоренное строительство Байкало-Амурской железнодорожной магистрали и территориально-промышленных комплексов, а также его «Программа мира» 1971 года. Все эти проекты были представлены как отличные средства для продвижения страны к трансцендентным внутренним и международным целям[10].
Но при этом они должны были пользоваться доверием. Представители целевой аудитории будут просчитывать, насколько вероятно, что направленные им таким образом призывы принесут обещанные результаты и позволят победить в любой последующей борьбе за власть. В случае если предложения не вызывают доверия, они могут быть отвергнуты как пустые обещания, принятие желаемого за действительное или отчаянная риторика политического неудачника. Стратегия победы для политика состоит в том, чтобы сформулировать набор призывов, связывающих прошлое с будущим способами, которые выглядят осуществимыми и позволяют ему перехватить политическую инициативу, заставить своих политических соперников обороняться и тем самым побудить потенциальных клиентов поддержать того, кто, скорее всего, выиграет (эффект присоединения к большинству). Брежнев и Хрущев смогли разработать программы, в которых отдельные традиционные ценности убедительно (для партийных и государственных должностных лиц) сочетались с новыми способами решения проблем и которые, как они утверждали, смогут продвигать страну вперед и удовлетворять материальные интересы определенных групп, причем это будет происходить умело, под руководством покровителей, имеющих, вероятно, хорошие шансы взять верх в борьбе за власть. Таким образом, укрепление авторитета в советской политике включало в себя обоснованные притязания на обладание редкими навыками решения проблем и политическими талантами.
Первоначальная опора Хрущева и Брежнева на сторонников жесткой линии, похоже, подтверждает структурное объяснение их поведения в ходе борьбы за власть. Фактически в этом можно видеть подтверждение идеи, что самостоятельная роль личных идей уменьшается, когда речь идет о ставках наивысшего уровня – когда на кону политическое выживание или гибель[11]. Оба в большей степени апеллировали к материальным интересам ключевых групп и традиционным чертам господствующей идеологии на начальном этапе, чем после своей победы в борьбе за власть. Но почему эти лидеры расширили свои коалиции и программы, достигнув руководящих постов? Почему они просто не держались той коалиции, с помощью которой выиграли борьбу за власть, – коалиции, которая в обоих случаях объединяла их с двумя наиболее могущественными интересантами системы: партийным аппаратом и военно-промышленным комплексом?
Один из ответов связан с пониманием, что стратегия «топтания на месте» не вызывала доверия у тех, кто верил в постсталинский консенсус; представители элиты стали воспринимать противоречия внутри системы как нуждающиеся в срочном разрешении, будь то осторожном (Брежнев) или решительном (Хрущев). Другой ответ – идеологический и эмоциональный: оптимистичная идеологическая традиция режима позволяла людям верить, что система способна построить общество изобилия для всех. Третий ответ – политический: это все еще была ленинская система, и лидеру не предоставляли фиксированного срока полномочий. Следовательно, лидеры постсталинской эпохи испытывали острую потребность в политической подстраховке даже после того, как они консолидировали свою власть. Политическая неопределенность касательно процедур и срока полномочий предоставляла лидеру стимул к созданию крупномасштабных (а не минимальных) выигрышных коалиций, что, в свою очередь, приводило его в итоге к спонсированию программ, привлекательных для аудитории в широком диапазоне политического спектра[12]. Выиграв в борьбе за власть посредством апелляции к узким заинтересованным группам с ярко выраженными предпочтениями, он приобретал все более значительную власть, а также получал стимул обеспечить себе политическую подстраховку путем вовлечения ранее сброшенных со счетов заинтересованных групп и идентичностей в свою коалицию. Независимо от того, заключалась ли его личная цель в подстраховке от рисков или в увеличении своей политической независимости за счет уменьшения зависимости от небольшой коалиции, поведенческий результат был одинаков: это расширенная коалиция.
10
О марксистско-ленинских элитах и их вере в способность своих систем преодолевать исторические ограничения см. [Hanson 1997].
11
«Чем ниже стоимость выражения своих убеждений, тем важнее убеждения как фактор, определяющий выбор» [North 1990: 43].
12
Эта точка зрения изложена в [Richter 1994]. Отсутствие фиксированного срока полномочий также характерно и для парламентских режимов. Однако в режимах ленинизма ощутимая потребность в чрезмерной политической подстраховке усугубляется из-за непривлекательности политической отставки и отсутствия в обществе таких автономных арен, где можно было бы построить альтернативную карьеру или начать процесс возвращения в политику.