Чтобы подробнее рассказать о процессе укрепления авторитета, сформулировать гипотезы, подходящие для рассмотрения вопросов, связанных с лидерством Горбачева и Ельцина, а также создать фон для понимания тех ограничений, с которыми столкнулся Горбачев, придя к власти, я начну с обзора стратегий лидерства Хрущева и Брежнева. Хотя ни один из них не был лидером-трансформатором, их правление является примером двух различных стратегий укрепления авторитета в системе советского типа, а общие для них ограничения стали в 80-х годах наглядными уроками как для Горбачева, так и для Ельцина.
Укрепление авторитета после Сталина
Для того чтобы выйти за рамки сталинизма, советской системе требовался лидер, склонный к осуществлению значительных перемен. Что бы ни думали политические преемники Сталина о желательности и необходимости «развитого сталинизма», большинство из них не считало возможным сохранение этой системы после его смерти. Они считали неприемлемым уровень напряженности в обществе, сложившийся в результате полицейского террора, лагерей ГУЛАГа, переполненных политзаключенными, изнурительного ритма жизни и крайне жесткой экономии. Большинство из них считало нежелательным такое положение дел, при котором тайная полиция, это государство в государстве, могла быть использована против них новым Сталиным. Большинство опасалось, что постоянная конфронтация с капиталистическим миром может привести к ядерной войне.
Результатом этих разделяемых ими серьезных опасений стало принятие серии быстрых решений, призванных снизить уровень напряженности внутри страны и за рубежом: арест и казнь главы тайной полиции и его ведущих помощников, провозглашение нового курса для советских граждан и ряд примирительных жестов в отношении Соединенных Штатов и их союзников. Это был переломный момент, отразивший быстро возникающие и развивающиеся настроения в руководстве. Результатом стало то, что я назвал «постсталинским консенсусом» [Breslauer 1982: 18]. Этот консенсус оставался в силе вплоть до распада СССР. Насколько нам известно, в последующие 38 лет Политбюро ни разу в ходе своих заседаний не рассматривало всерьез вариант возврата к эксцессам сталинизма. Этот новый консенсус был одновременно политическим и экономическим, внутренним и международным; он вселял новую уверенность как в население в целом, так и в правящую элиту.
Постсталинский консенсус, однако, был в основном негативным. Действительно, он сулил населению новую эру физической безопасности и материального благополучия. Он также отчасти делал основой легитимности режима улучшение уровня жизни населения. Но больше ничего в нем не уточнялось. Это оставляло много места для фундаментальных разногласий между советскими лидерами относительно будущих целей, к которым следует стремиться, цены, которую придется заплатить различным внутренним заинтересованным группам за реализацию этих целей, и жертв, которые придется принести для достижения новых целей в ущерб традиционным ценностям. Также оставалось неясным, как конкурирующие политики будут оправдывать разрыв со сталинизмом и свои программы по выходу за его рамки.
Дело в том, что при этом режиме идеи имели огромное значение. Коммунистическая партия Советского Союза (КПСС) на протяжении десятилетий изображала всю советскую историю как воплощение грандиозного замысла построения утопического общества в стране и за ее пределами[5]. Партия узаконила свою политическую монополию, заявив, что обладает исключительным пониманием того, как достичь этой утопической цели. Следовательно, если необходимо было порвать со сталинизмом, надлежало объяснить, почему в данный момент потребовалось изменение курса. Возможно, не было необходимости очернять исторический образ Сталина и противодействовать устоявшимся интересам и убеждениям сталинистов, препятствовавших изменению курса. Но, безусловно, необходимо было объяснить это изменение в идеологическом ключе и растолковать причины, по которым сталинское наследие стало тормозом для движения вперед, к хорошему обществу. Это противоречие между очевидной необходимостью движения вперед и приверженностью традиционным ценностям будет в последующие десятилетия оставаться в центре политического конфликта[6].
5
Об этом неплохо сказано у Михаила Хеллера и Александра Некрича [Heller, Nekrich 1986], а также у Мартина Малиа [Malia 1994].
6
Чрезвычайная важность подведения подо все идеологической базы в коммунистических режимах – главная причина, по которой мы уделяем так много внимания публичным заявлениям лидеров при изучении политики этих режимов. Из-за канонизации Сталиным мыслей и слов Ленина слова лидеров в этих обществах стали играть ключевую роль в актах политической коммуникации и координации. Это было известно всем чиновникам и большинству граждан. Поэтому чиновники, в частности, очень внимательно вчитывались в слова лидеров на предмет мелких вариаций в значении и тексте. Они разбирали различные нюансы фраз для постижения более глубокого смысла. Когда западные кремленологи использовали туже технику для подтверждения изменений в курсе и политике, над ними на Западе нередко насмехались, ошибочно полагая, что речи лидеров коммунистических режимов можно читать, по существу, так же, как речи лидеров либеральных демократий. Фактически кремленологи относились к этим выступлениям так же, как и коммунистические партработники. Поразительно, сколько мемуаров, опубликованных за последние десятилетия, относят речи и газетные статьи к ключевым моментам советской политики.