Через год Дайэмонда Фелтса начали замечать, он стал больше зарабатывать, но все кончилось накануне Дня Независимости. Он слетел с огромного быка и жестко приземлился на ноги. Правое колено при этом оказалось вывернуто, и ковбой порвал связки и повредил мениск. На нем все заживало быстро, как на собаке, но эта травма вывела Дайэмонда из строя на целое лето. Когда он слез наконец с костылей, то, скучающий и ковыляющий с тростью, вспомнил про Редслед. Доктор сказал, что горячие источники — это совсем неплохая идея. Дайэмонд договорился с Ти Давом, техасским бул-райдером, чтобы тот подвез его. Большая машина стрелой промчалась по черному горбу дороги. К тому времени, когда в свои права вступило ослепительное утро, они не обменялись и дюжиной слов.
— Это игра в кости, — сказал Ти Дав, и Дайэмонд, решив, что речь идет о травмах, кивнул.
Впервые за два года он сидел за столом в доме матери.
— Благослови эту пищу, аминь! О господи, я знала, что однажды ты вернешься. Только посмотри на себя. Ты только посмотри. Как будто из канавы какой выбрался. А руки, — причитала она. — Ужас, а не руки. Полагаю, ты без гроша.
Она сидела вся расфуфыренная, распустив по плечам длинные, осветленные и завитые как китайская вермишель волосы, блестя синими веками.
Дайэмонд вытянул пальцы, развернул тщательно выскобленные руки ладонями вверх, потом ладонями вниз, посмотрел на мускулистые кисти со сбитыми костяшками и мелкими шрамами. Два ногтя были фиолетово-черного цвета и слегка отошли от основы.
— Руки чистые. И вовсе я не без гроша. Разве я просил у тебя денег?
— Положи себе еще салата, — сказала мать.
Они молча ели, позвякивая вилками среди кусочков помидоров и огурцов. Дайэмонд не любил огурцы. Она поднялась, со стуком поставила на стол маленькие тарелки с золотой каемкой, выложила купленный в супермаркете лимонный пирог, начала нарезать его серебряной лопаткой.
— Здорово, — сказал Дайэмонд. — Пирог с телячьими слюнями.
Перл, его десятилетний брат, прыснул.
Мать перестала резать пирог и взглянула на старшего сына.
— Со своими друзьями с родео можешь разговаривать как тебе угодно, но дома прошу тебя выражаться прилично.
Он смотрел на мать и видел в ее глазах только холодный упрек.
— Спасибо, пирога я не хочу.
— Думаю, после твоего незабываемого замечания его не захочет никто. Кофе будешь?
Мать запрещала пить кофе, когда он еще жил дома, говоря, что это замедлит его рост. Теперь же в шкафу стояла банка с каким-то коричневым порошком.
— Угу.
Не стоило устраивать ссору в первый же вечер после приезда домой, но Дайэмонду хотелось настоящего крепкого черного кофе, хотелось швырнуть этот чертов пирог в потолок.
После ужина мать ушла на одно из своих дурацких собраний любителей вестернов в ресторане «Редслед Инн», а его оставила мыть посуду. Можно было подумать, что он вовсе не уезжал из дома.
На следующее утро Дайэмонд проснулся поздно. Перл сидел за кухонным столом и читал комиксы. На нем была надета футболка, которую прислал ему брат, с надписью: «Ковбои не сдаются». Футболка была Перлу слишком мала.
— Мама пошла в магазин. Сказала, чтобы ты ел хлопья, а не яйца. В яйцах холестерин. А я видел тебя по телику. Бык тебя сбросил.
Дайэмонд поджарил себе два яйца на сливочном масле и съел их прямо со сковородки, а потом поджарил еще парочку. Поискал по шкафчикам нормальный кофе, но нашел все ту же банку с растворимой пылью.
— Когда мне будет восемнадцать лет, я выиграю такую же пряжку, как у тебя, — сказал Перл. — И бык меня не сбросит, потому что я буду держаться за него хваткой смерти. Вот так. — И он сложил кулачок с такой силой, что побелели костяшки.
— У меня не самая крутая пряжка. Надеюсь, у тебя будет получше.
— А я скажу маме, что ты говорил слово «крутая».
— Христа ради, все так выражаются. Кроме одного старого задрипанного роупера. Яичницу будешь?
— Я ненавижу яйца. Они вредные. Даже для крутых вредные. А как выражается старый роупер? Он говорит: «Пирог с телячьими соплями»?
— А зачем, интересно, мама тогда покупает яйца, если никому нельзя их есть? Старый роупер — человек религиозный. Все время молится и все такое. Читает книжонки про Иисуса. Вообще-то он не старый. Не старше, чем я. Даже моложе. Он никогда не говорит «крутой». И не говорит «дерьмо», или «сука», или «хрен», или «черт побери». Он говорит «боже праведный», когда злится или когда ему въехали по башке.