— Это солнце, — пояснил антрополог, который и сам походил на незаконченный рисунок, и показал на мишень для стрельбы из лука; он тыкал карандашом в воздухе так, словно давил мошку. — Это атлатль, из которого ацтеки метали копья, а это стрекоза. А ну-ка, подойди сюда. Ты знаешь, что это такое? — Он дотронулся своими грязными пальцами до разорванного овала на скале, а затем опустился на карачки и показал еще такие же рисунки, несколько дюжин.
— Подкова?
— Подкова! — Антрополог рассмеялся. — Нет, мальчик, это вульва. Вот что это такое. Ты не знаешь, что значит это слово? Вот пойдешь в понедельник в школу и посмотришь в словаре. Это символ, — пояснил он. — Ты знаешь, что такое символ?
— Да, сказал Меро, — я видел, как в школьном оркестре музыканты били цимвалами друг о друга.
Антрополог рассмеялся, сказал Меро, что тот далеко пойдет, и дал доллар за то, что тот показал ему дорогу.
— Слушай, малыш, индейцы делали это точно так же, как и все остальные люди, — сказал он на прощание.
Меро нашел слово в школьном словаре и в смущении захлопнул книгу, но картинка сохранилась в его памяти (причем в сопровождении медных звуков военного марша) — непонятный, сделанный охрой рисунок на камне. И никакие живые примеры не победили впоследствии его уверенности в скрытой каменистой природе женских гениталий, чему доказательством была лобковая кость; исключением казалась только девчонка старика, которую Меро представлял стоящей на четвереньках; ее берут сзади, а она ржет, как кобыла, — это было все-таки плотью, а не геологией.
В четверг вечером, задержанный объездами и строительством, он смог добраться не дальше предместий Де-Мойн. Меро ночевал в комнате мотеля, сделанного из шлакобетонных блоков; он завел будильник, но собственное тяжелое дыхание разбудило его раньше, чем тот прозвенел. Он встал без десяти шесть, с пылающими глазами, посмотрел сквозь виниловые занавески на свою запорошенную снегом машину, вспыхивающую голубым под неоновой рекламой мотеля «НОЧЛЕГ… НОЧЛЕГ». В ванной он залил кипятком пакетик растворимого кофе и выпил его, не добавляя ни заменителя сахара, ни искусственных сливок. Ему хотелось кофеина. Ему казалось, что корни его мозга иссохли и превратились в труху.
Холодное утро, чуть падает снежок. Меро открыл «кадиллак», завел его и влился в поток транспорта — полуприцепы, двойные и тройные трейлеры. В красном свете фар он пропустил западный съезд с автомагистрали и попал на обшарпанные, грязные улочки, повернул направо и снова направо, ориентируясь на неоновое «НОЧЛЕГ», но оказалось, что он был не с той стороны автострады и реклама принадлежала другому мотелю.
Еще одна вонючая улочка привела Меро на кольцевую развязку, где пассажиры пили кофе из термосов и пирожки катались над приборной панелью. Проехав половину круга, он увидел въезд на автостраду, свернул к нему и врезался в грузовой автофургон, изукрашенный призывами: «БРОСАЙТЕ КУРИТЬ! ВАМ ПОМОЖЕТ ГИПНОЗ!». Сзади в него впили лея длинный лимузин, который, в свою очередь, схлопотал от зевающего гидроструйного оператора в рабочем пикапе.
Но Меро почти ничего этого не увидел, вжатый в сиденье воздушной подушкой; во рту стоял отвратительный резиновый вкус, очки впивались в переносицу. В первый момент ему захотелось проклясть Айову и всех, кто здесь живет. На манжетах его рубашки осталось несколько круглых пятен крови.
С усеянным звездами лейкопластырем на носу, он смотрел на свою измятую, истекающую темной жидкостью машину, которую увозил прочь эвакуатор. Сам Меро, вместе со своим чемоданом и траурной фетровой шляпой, уехал на такси в противоположном направлении, к «Поссе Моторс», где вялый продавец бродил, как потерявший свою орбиту спутник, и где он купил себе подержанный «кадиллак», тоже черный, но на три года старше и с обивкой не из кремовой кожи, а из выцветшего велюра. От разбитого автомобиля у него сохранились хорошие шины, их привезли и установили. Он мог себе это позволить — покупать машины, как сигареты, и, как сигареты же, выкуривать и выбрасывать их. Меро не слишком беспокоило, как его новая машина ведет себя на дороге. Автомобиль резко заносило в сторону, когда он поворачивал руль, — наверное, гнутая рама. Черт побери, он купит новую машину, когда поедет обратно. Он может делать все, что захочет.