— Клиенты здесь есть, — жестко заявила Роуни, — но если ты собираешься заниматься ранчо, не рассчитывай, что я буду вести тебе бухгалтерию и кормить животных. У меня есть своя собственная жизнь.
Потом ее злость утихла, и она приуныла, вспомнив, как яростно накинулась на Шая.
— Даже не знаю, что на меня нашло, — сказала Роуни. — Я тут с ума схожу. Пойми, я не могу…
— Да ничего, — прервал ее Шай. А потом добавил, словно они говорили совсем о другом: — Не бойся, девочка моя, я же всегда возвращаюсь домой.
Можно подумать, он собирался в плаванье к морю Беллинсгаузена.
— Иди сюда, глупышка моя, — прошептал он.
Но Шай был далеко-далеко от дома. Он мчался вместе с ней на призрачном чистокровном скакуне из прошлого. Он ничего не мог с собой поделать.
Шай Хамп не хотел заниматься фермерством, он мечтал поступить в университет, а вот его шустрый братишка Деннис стал ковбоем, и ему нравилось это занятие. Всех смущало такое положение дел. Ведь это Деннис был умным. Шаю всегда с трудом давались школьные знания, но именно он хотел учиться дальше.
— Да ты, щенок, — кричал на него отец, — и в болото гвоздь не можешь забить! Ладно, иди поучись всяким бизнесам, но чтобы в один прекрасный день ты вернулся на ранчо!
Родные его не понимали, никогда не понимали. С самого раннего детства Шай чувствовал разницу между ними и собой; парня и самого смущало, насколько ему безразличны пастбища и скот.
Книги он не проглатывал, скорее с трудом прочитывал, но никогда не бросал на середине. А за полгода до диплома, когда Шай уже был помолвлен с Роуни Слингер, все вдруг закончилось — роковая лавина разрушила все, и ему пришлось окунуться в фермерскую жизнь.
После похорон, уже на следующее утро, он выгружал сено из грузовичка. Больше некому было этим заняться. Шай взглянул на небо: судя по облакам, наверху буйствовали потоки воздуха. Ранчо располагалось на подветренной стороне, и ветер там бушевал весь день. Если бы такая погода была в ту субботу, его родные сидели бы дома, играли в карты и скорее всего остались бы в живых. Ясные деньки принесли погибель, яркий солнечный свет спалил их заживо.
После нескольких недель на ранчо, проведенных то в работе, то в печали, Шай отправился в университет — просить вернуть ему предоплату за обучение. Женщина с бородавкой на переносице объяснила ему, что нет никакой надежды вернуть деньги. Сердце у него сжалось.
— Мои родители погибли, — объяснял Шай. — У меня никого не осталось. А на дальнейшую учебу денег нет.
— Вы не поверите, как много ребят работают на ранчо, но при этом ходят на занятия и получают хорошие оценки, — ответила чиновница. — И многие потом отправляются прямиком в Гарвард и Йель.
— Да уж, действительно не поверю.
Он вышел, с силой захлопнув за собой дверь.
Шай не хотел возвращаться на ранчо, боясь тишины дома и звука ветра, гоняющего снег по земле, и потому зашел на лекцию, тема которой звучала вызывающе: «Неправильное мясо». Заезжим лектором был Уэйд Уолс. Его постоянно прерывали смешками и улюлюканьем.
Шай обернулся и сказал человеку, который стоял позади него:
— А ведь он в чем-то прав.
Человек этот оказался широкоплечим фермером в грязной шляпе, который жевал табак. Он ничего не ответил, а просто встал и вышел, словно опасаясь, что подобные мысли сродни падучей и ими можно заразиться.
Шай был единственным, кто после лекции подошел к Уолсу. Он купил его книгу и пригласил выпить чего-нибудь в баре «Лассо».
— Алкоголь я не употребляю, но от кофе не откажусь, — ответил Уолс. Он был на взводе.
Шай выпил две кружки пива, потом перешел на виски. Что-то в уверенном голосе Уолса, в том, как он склонялся к собеседнику, заставило Шая забыть о своей беде.
— А я родителей лишился. Третьего февраля. Деннис машину новую купил. День выдался прекрасный. Холодный, но безветренный. И на небе ни облачка. Лучше дня и не придумаешь. Говорят, километрах в тридцати от ущелья они проехали по склону и из-за этого сошла лавина. Их снесло в осиновую рощу. Снег был плотный, как цемент. Родных у меня больше нет, из университета выгнали, я ухаживаю за скотом на старом ранчо, денег нет, зато на шее висят сто пятьдесят телок. А помощи ждать неоткуда. Что же мне делать, черт подери? Что?