Через пару дней на стоянке в месте, где начиналась охотничья тропа, они погрузили лошадей на трейлер. Эннис был готов к возвращению в Сигнал, а Джек собрался в Лайтенинг-Флэт, проведать своего старика. Эннис наклонился к окну машины Джека и сказал то, что не решался сказать всю эту неделю. У него теперь не будет свободного времени для встречи раньше ноября, до того момента, как они отправят скот по морю. Да и то он сможет уехать только до перехода на зимнее вскармливание скота.
— Как до ноября? А что случилось с нашими планами на август? Послушай, но мы ведь договаривались: в августе, на десять дней. Боже, Эннис! Почему ты об этом раньше не сказал? У тебя, черт возьми, была целая неделя, чтобы сказать об этом! И почему наши встречи всегда должны происходить в такую жуткую холодину! Нам надо что-то изменить! Поехать на юг! Мы должны как-нибудь съездить в Мексику!
— В Мексику? Джек, ты же меня знаешь! Я путешествовал-то за всю жизнь не дальше собственного чайника, да и то, все больше вокруг, в поисках ручки! А в августе я буду работать на подборочном прессе, вот что случилось с планами на август. Не сердись, Джек! В ноябре мы сможем поохотиться, добудем хорошего лося. Я попробую снова договориться с Доном Ро насчет охотничьего домика. В прошлом году мы неплохо провели там время.
— Знаешь что, дружище, мне все это, черт возьми, не нравится. Раньше ты легко снимался с места, а теперь, похоже, проще с папой римским встретиться, чем с тобой.
— Джек, но мне ведь надо работать. Раньше-то я просто бросал все и ехал. У тебя жена богатая, хорошая работа. Ты уже и забыл, что значит быть все время на мели. Ты когда-нибудь об алиментах слышал? Я уже много лет их выплачиваю, на детей, и еще долго буду выплачивать. Знаешь, эту работу я бросить не могу. И отпроситься тоже не могу. И сейчас-то мне уехать было тяжело: поздние тёлки до сих пор не отелились. Их бросать нельзя. Нельзя, и всё тут. Стаутмайер — скандалист, каких еще поискать, и он, между прочим, такой скандал устроил из-за того, что я уехал на целую неделю! Я его не виню. Он, наверное, ни одной ночи не спал с тех пор, как я в отъезде. Так что какой уж тут август. Ты можешь предложить что-нибудь получше?
— Я однажды предложил. — Это прозвучало резко и обвиняющее.
Эннис ничего не ответил, лишь медленно выпрямился и потер лоб. Внутри трейлера лошадь стучала копытами. Он пошел к своему грузовичку, положил руку на трейлер и сказал что-то, словно бы обращаясь к лошадям, потом развернулся и медленно пошел обратно.
— А ты уже был в Мексике, Джек? — Значит, Мексика. Он кое-что о ней слышал. Эннис решился и теперь входил в опасную зону, где они оба становились мишенями.
— Да, черт возьми, был. А что? — Сколько бы они ни готовились, этот разговор все равно застал их врасплох.
— Я скажу тебе это только один раз, Джек, и имей в виду: я не шучу, — сказал Эннис. — Есть вещи, которых я не знаю, но если я их узнаю, ты можешь из-за этого получить пулю.
— А теперь ты меня послушай, — вскинулся Джек. — И я тоже скажу это только один раз. Знаешь, мы бы могли с тобой хорошо жить вместе, самой что ни на есть счастливой жизнью, черт ее побери. Но ты не захотел, Эннис, так что у нас теперь осталась только Горбатая гора. На этом все и держится. И кроме нее у нас ничего нет, приятель, совсем ничего, так что я очень надеюсь, что это ты понимаешь, если даже и не знаешь остального. Ты посчитай, сколько времени мы провели вместе за двадцать лет. Измерь длину короткого поводка, на котором ты меня держишь, и уж потом спрашивай про Мексику и говори, что готов убить меня за то, что мне это необходимо, и за то, что я этого никогда не получу! Да ты, черт возьми, и понятия не имеешь, как мне бывает хреново! Я не ты. Мне мало пары перепихонов в горах один или два раза в год. Я больше так не могу, Эннис, сукин ты сын! Хотел бы я знать, как мне выбросить тебя из головы!
Они внезапно оказались окружены накопленными за годы, невысказанными раньше и обреченными на то, чтобы так и остаться невысказанными в будущем, признаниями и объяснениями, сожалением, виной и страхом, словно облаками обжигающего пара, вырвавшимися зимой из подземных термальных источников. Эннис стоял так, будто получил пулю в сердце: бледный, лицо глубоко прорезано морщинами и искажено мучительной гримасой, глаза крепко зажмурены, кулаки сжаты. Внезапно у него подкосились колени, и он рухнул на землю.