«Тебе не сбить меня снова», — сказал Джек. — Слушай. Я думаю, я говорю тебе, что, если бы у нас с тобой было небольшое ранчо, немного коров и телят для разведения, твоих лошадей, это была бы классная жизнь. Как я говорил, я участвую в родео. Я не долбанутый наездник, но не заработаю и бакса в том дерьме, в котором нахожусь, и я не хочу и дальше ломать кости. Я рисовал себе это, придумывал этот план, Эннис — как мы можем это сделать, ты и я. Старик Лорин, держу пари, что он дал бы мне стадо, только б я перестал ему надоедать. Уже более или менее все сказано…»
«Стоп, стоп, стоп. Это сворачивает не в ту сторону. Мы не можем. Я увяз в том, чем я стал, поймался на свой собственный крючок. Не может из этого ничего получиться. Джек, я не хочу быть похожим на тех парней, которых иногда встречаешь вокруг. И я не хочу быть мертвым. Были там эти два старых ранчера вместе, в доме внизу долины, Эл и Рич — отец матерился, когда видел их. Они были посмешищем, даже притом, что оба были довольно жесткими старыми птицами. Мне было девять, и они нашли Эла мертвым в ирригационной канаве. Они лупили его монтировками, пинали его шпорами, тянули его за член, пока он не оторвался, всего-навсего кровавый фонтанчик. То, что сделали монтировки, было похоже на ошметки горелых томатов по всему его телу, нос оторван от таскания по камням».
«Ты это видел?»
«Папа удостоверился, что я рассмотрел. Привел меня, чтобы я увидел это. Меня и К.Е., и смеялся над этим. Черт, он добился своего. Если бы он был жив и просунул свою голову в эту комнату прямо сейчас, держу пари, он помчался бы за монтировкой. Два живущих вместе парня? Нет. Все, что я могу представить это встречи время от времени где-нибудь на задворках…»
«Сколько это — время от времени?» спросил Джек. «Время от времени — раз в четыре года?»
«Нет,» — сказал Эннис, воздерживаясь спрашивать, кто виноват, что так получилась.-Я ненавижу то, что ты укатишь отсюда утром, а я вернусь обратно к работе. Но если ты не можешь разобраться с этим, ты должен смириться с этим «, — сказал он. „Черт. Я смотрел на других людей на улице. Такое случается с другими людьми? Что, черт возьми, они делают?“
«Это не случается в Вайоминге и если это даже случается, я не знаю, что они делают, возможно едут в Денвер», — сказал Джек, сев, отвернувшись от него, — и я не прилетел сюда просто потрахаться. Сукин сын, Эннис, возьми пару выходных. Прямо сейчас. Увези нас отсюда. Брось твои шмотки в кузов моего грузовика, и поехали в горы. Пару дней. Позвони Альме и скажи ей, что ты уезжаешь. Давай, Эннис, ты только что подбил мой самолет в небе — так дай же мне какое-то продолжение. Это не какая-нибудь ерунда — то, что произошло здесь».
Глухой звонок вновь раздался в соседнем номере, и, как будто отвечая на него, Эннис взял телефон на ночном столике, набрал свой собственный номер.
Медленная коррозия работала между Эннисом и Альмой, никаких заметных неприятностей, только ширилась полоса отчуждения. Она работала служащей в гастрономе, и все выглядело так, что она всегда должна работать, чтобы оплачивать счета, которые приносил Эннис. Альма попросила, чтобы Эннис пользовался резинками, потому что она не хотела опять забеременеть. Он в ответ сказал «нет», сказал, что он был бы счастлив расстаться с ней, если она не хочет больше его детей. Сдерживая дыхание, она сказала: «Они были бы у меня, если ты мог бы их прокормить». И при всем при том, как ни крути, что тебе так нравится делать, — не делай слишком много детей.
Ее недовольство росло постепенно, с каждым годом: объятия, которые она видела, рыбалки Энниса несколько раз в году с Джеком Твистом, и — никогда каникулы с нею и девочками, его нежелание выходить и развлечься чем-либо, его тоску по низкооплачиваемой, затяжной работе на ранчо, его манеру отвернуться к стене и заснуть, как только он падал на кровать, его нежелание искать приличную постоянную работу в округе или в энергетической компании, подталкивало ее в длинное, медленное плавание и когда Альме младшей было девять и Франкин семь, она сказала, чем это я занимаюсь, суетясь около него, развелась с Эннисом и вышла замуж за бакалейщика из Ривертона.
Эннис вернулся к работе на ранчо, нанимаясь то здесь, то там, не продвинувшись сильно вперед, но вполне довольный, что опять при деле, свободный принимать решения, бросить все, если захочется и сорваться в горы по первому зову. У него не было никакого особо тяжелого чувства утраты, только неопределенное ощущение обмана, и оказалось, что все в полном порядке
— во время обеда в День Благодарения с Альмой, ее бакалейщиком и детьми, когда он сидел между его девочками и рассказывал им о лошадях, травил анекдоты, стараясь не быть унылым папашей. После пирога Альма увлекла его на кухню, занялась чисткой подноса и сказала, что она беспокоится о нем, и не собирается ли он вновь жениться. Он видел, что она беременна, четыре-пять месяцев, предположил он.
«Однажды уже накололся», — ответил он, прислоняясь к столу, ощущая себя слишком большим для комнаты.
«Вы все еще рыбачите с этим Джэком Твистом?»
«Иногда». Он думал, что она снимет стружку с подноса от усердия.
«Ты знаешь», — начала она, и по ее тону, он видел — что-то назревает, — «у меня не раз возникал вопрос, как получалось, что ты никогда не приносил домой ни одной форели. Всегда рассказывая, что наловили вы много. Однажды ночью я заметила корзинку для рыбы открытой, до того, как ты отправился на одну из твоих небольших прогулок — на дне все еще был магазинный ценник, после пяти-то лет — и я привязала к нему записку: „Привет, Эннис, привези-ка немного рыбы домой! С любовью, Альма.“ И потом ты вернулся и сказал, что вы поймали много рыбы и всю ее съели. Помнишь? А когда подвернулась возможность, я заглянула в корзинку и увидела свою записку. Она даже не намокла. В корзинке не было ни капли воды.» Как если бы слово «вода» могло стать ее верным союзником, она отвернула краны, заливая поднос.