Двоек Витя и в самом деле получал какое-то невероятное количество. Шурка по этой части тоже большой мастак, но куда ему, - набрав определенный минимум двоек, он начинает все же беспокоиться и переходит на четверки, а то и пятерки. И может быть, лишь потому, что это всерьез сердит и волнует папу с мамой. Однажды Шурка начал выпытывать у Вити, кем тот собирается стать. Витя пожал плечами - не все ли, мол, равно: обычно после восьмого класса интернатских направляют в строительную либо сельскохозяйственную путягу.
- А ты сам куда хочешь? - допытывался Шурка.
Видя, что от него не отвяжутся, Витя ответил твердо, ясно и серьезно: ему решительно плевать, и раздумывать о подобных глупостях он не намерен. Шурке такой ответ не понравился, - он вообще склонен оценивать приятелей не столько по делам, сколько по стремлениям: "Бобовский мечтает быть звездой рока - молодец, да?" Шурка-то, конечно, осел, но может быть, не так уж это и хорошо, что Витя никогда ничего из себя не строит, - ведь чтобы что-то построить из себя, необходимо некоторое время строить.
- Как можно таким быть - ничего не хочет! - сердился Шурка, когда Витя ушел. В том-то, дитя мое, и драма: в нашей власти делать то, что мы хотим, но не в нашей власти хотеть. Желаниями наделяют нас извне...
Вот пусть Шурка и приохочивает Витю к своим увлечениям. Шурка зажегся этой благородной задачей и для начала показал Вите репродукцию какой-то ренессансной Венеры.
- Ха, голая! - радостно засмеялся Витя.
Шурка, оскорбленный в лучших чувствах, все же продолжал выставлять на поругание свои святыни, но Витю только забавляло, что его партнер по больничному "дураку" и бесшабашным ночным вылазкам пытается взять на себя роль учителя, он наблюдал за Шуркой с единственной целью что-нибудь передразнить, так что Шурка после нескольких сеансов с глубоким чувством сказал Сабурову, что он, пожалуй, больше не будет балдеть на уроках, он теперь понял, сколь горек хлеб учителя.
Сабуров уже и сам понял невозможность целенаправленного Витиного обращения. Пусть лучше мальчишки занимаются своими делами, и там-то, между делом...
С тем приятели и были отпущены на улицу заниматься нормальными мальчишескими делами с дидактическим подтекстом. Прежде всего они зашли за Антоном и отправились добывать бензин для Антонова мопеда с колесами разного цвета и калибра. Антон уже давно присмотрел какой-то агрегат компрессор не компрессор, - оставленный строителями без присмотра, и теперь скачал оттуда литровую банку бензина, выставив на стреме с двух сторон воспитателя и воспитуемого. Когда Шурка вечером рассказал, как содержательно они провели день, Сабурова оторопь взяла.
- Ты можешь серьезно подвести нас с мамой, - несколько раз повторил Сабуров, зная, что Шурку почти невозможно испугать опасностями, которые грозили бы только ему. Когда ему говоришь, что нельзя баловаться с тем-то и тем-то: "Вдруг взорвется!" - он столь же убежденно возражает: "А вдруг не взорвется!". Слов нет, до чего было бы неприятно, если бы Шурка угодил в милицию, но все же, если бы этакое произошло за компанию с Витей, ответственность за которого Сабуров по собственной воле взял на себя...
Разжившись бензином, приятели, а вернее, уже соучастники, пошли заправлять мопед. Витю рассмешила эта раздолбайка:
- Тарантаска би-би-си, метр едешь - два неси.
- В глаз дать? - лаконично осведомился Антон.
- Вспотеешь давать с пупковой грыжей, - возразил Витя.
На этот раз Шурке удалось погасить Антонов огонь, но в следующий раз дело вполне может кончиться мордобоем. И опять-таки, когда Шурка является с синяком, это дело, вроде бы, житейское, "мальчишки без этого не растут" и т.п. Однако проявлять подобную терпимость к побоям, нанесенным чужому мальчику, за которого он, Сабуров, взял на себя ответственность...
Накатавшись на мопеде и набегавшись за ним (чтобы мопед завелся, нужно было толкать его метров сто), Антон, прибегнув, в духе времени, к безотходной технологии, подзаправился и сам - для увеселения подышал парами бензина, - не зря он носит кличку Маркоман.
- Зачем он дышит этой дрянью?!
- Глюки ловит.
- Галлюцинации то есть? И что ж он видит?
- Муха жужжит - вжжж...
- Ему что, в жизни мух не хватает?
- У него вначале интересные глюки получались, а потом пошли одни этикетки от кильки. А теперь муха. Запас, наверно, кончился. Как по телевизору показывают, когда все программы кончатся: не забудьте выключить телевизор, не забудьте выключить телевизор...
- Неужели другого способа нет жить интересно?
- Что ты мне-то объясняешь! Этим вообще занимается одна гопота серьезные чуваки это презирают.
Но сегодня он серьезный чувак, а завтра вполне может и попробовать. Невозможно уберечь его от всех этих микробов, если не создать внутреннего иммунитета. Однако по отношению к чужому ребенку Сабуров, опять-таки, не мог согласиться с неким минимумом неизбежного риска.
Только тогда Сабуров понял, что воспитание - это не отдельное какое-то самостоятельное занятие: воспитателю и воспитуемому необходимо общее дело, интересное им обоим, чтобы они прилаживались друг к другу для дела, а не для "воспитания". Так что оставалось одно - развлекать. Однако за полтора часа, пока они с Витей добирались до дома, Сабуров выкладывался дочиста - трижды с веничком проходился по сусекам - и, отжав последние капли из фонтана слез своей измученной фантазии, восклицал с бодростью тем более тошнотворной, что Витя никогда ее не поддерживал:
- А теперь почитаем что-нибудь интересненькое!
Изнемогая от неловкости, Сабуров давал сеанс выразительного чтения какой-нибудь детской классики, а Витя вертелся, брал и разглядывал что подворачивалось, прерывал чтение репликами, совершенно не имеющими отношения к книге.
- Тебе, может быть, неинтересно? - с приторной улыбкой спросил однажды Сабуров, и Витя доверчиво кивнул:
- Ага. Я не люблю книжки.
Выручала только заброшенная сабуровскими детьми железная дорога, Витя подолгу с нею возился, иногда увлекался и Шурка, иной раз и Сабуров-отец что-нибудь им подсказывал, - и сразу между ними проскальзывала некая педагогическая искра, которая, впрочем, сразу и гасла, и снова воцарялась неловкость, которой не ощущал один только Витя. Неловкость не рассеивалась так толго, что Сабуров даже через неделю мог ни с того ни с сего вдруг воскликнуть: "А что я могу сделать!". Наталья как будто ничего не замечала, но Сабурову с его окаянным нравом все время казалось, что они разыгрывают до предела фальшивую мелодраму.
А однажды Витя пришел, сияя свежеостриженной головой. На расспросы любознательного Шурки о происхождении его арбуза ответил с обычной простотой: "Машек нашли". Вшей, по-ихнему.
Отвезши Витю в интернат, Сабуров вместе с Натальей постарался припомнить полузабытые со времен его поселкового детства вошебойные процедуры. В начальных каких-то классах были даже должности "санитаров", народ заставляли чесаться частым гребнем над листом белой бумаги. Частый гребень из какой-то уже несуществующей линялой нищенской пластмассы - единственное Натальино приданое, как ни странно, нашелся. Сначала, таясь от детей, вычесались папа с мамой, - обошлось. Затем вычесали недовольно брюзжащего Аркашу, - тоже, слава богу, ничего. Когда же принялись за Шурку, то среди опилок и песка внезапно - о, ужас! - спотыкаясь о них, заторопилось куда-то в сторонку маленькое омерзительное насекомое.
Как Сабуровы разживались исчезнувшим вместе с проблемой вшивости керосином, как держали Шурку в керосиновом компрессе, как потом отмывали его и уговаривали остричься налысо, - под арбуз! - как дезинфецировали подозрительное шмотье, - этого ни в сказке сказать, ни пером не описать.
- Только бы в школе не узнали... - ужасалась Наталья. - Что у них в интернате за директор!..