Все это можно - позвонить и в сентябре, и в октябре, и в мартобре, почаще попадаться на глаза сразу в десяти местах - где-нибудь да выгорит, - но как же быть с горделивой осанкой восходящего светила? Проблему закрыл Колдунов: вместо того чтобы подписать командировку, однажды начертал: "Обосновать, в какой связи тема доклада находится с проблематикой нашего института". И больше Сабуров с этим к Колдунову не показывался.
И о защите докторской он серьезно задумался именно как о защите - от Колдунова и Сидоровых: доктора в Научгородке имели особый статус, их даже мясом и колбасой снабжали по аппетиту, а не по талонам. Без колбасы Сабуров вполне мог и перебиться, но каждая крупица независимости...
Установления вак - чудное имя для индианки - гласили, что докторская диссертация должна открывать новое научное направление. Разумеется, всякую замену точки на запятую назвать направлением и, наоборот, направление назвать заменой точки на запятую целиком во власти людей, поставленных давать добро. И самое невозможное - заставить выслушать себя, пройти через вахтеров, проинструктированных прежде всего интересоваться, от кого ты. А Сабуров был ни от кого, и, что еще более подозрительно, работая у Колдунова, был не от Колдунова. Что ж, человек, раздающий добро должности и оклады, - и не может себе позволить безответственных восторгов вольного любителя муз: он всегда находится под бдительным оком отвергнутых искателей добра, коллег, всяческих надзирателей...
Где делают науку, искусство, преуспевают одни, где делят добро - другие, и попытка смешать два эти ремесла, соединить торжище с храмом... Сабуров знал, что, даже и поплевывая, он выгранил больше красивых результатов, чем сотня докторов. Но направление, если серьезно, он наметил, пожалуй, только одно.
Ранней весной лет с дюжину назад - академик Семенов в Елисейских полях только-только успел раскланяться с Гауссом и Коши, - когда Сабурова осенила эта идея, он поднимался в гору мимо кедровой рощицы к щитовому домику, где они снимали угол, и мысль его так взыграла, ринулась во все концы примерять свой флаг к чужим вершинам, что Сабуров почувствовал необходимость и какого-то физического преодоления и, сойдя с дорожки, врубился в снежную целину, где под снежной гладью, как и в его душе, вовсю разливались весенние потоки: было уже довольно темно, и некому было звонить в психушку. В ту пору Сабуров еще верил в звезду своего бессмертного дара, а потому бедность и бытовые неудобства, переносимые его смертной оболочкой, встречал как Гарун-аль-Рашид, в захудалой чайхане подставляющий бока блохам.
Сабуров, фигурально выражаясь, обнаружил, что в фойе любого областного театра можно поднять несколько паркетных плиток и оказаться в Америке, и потому заледенелые брюки и ботинки, полные ледяной воды, только обостряли наслаждение. Сабуровское открытие отзывалось сразу в очень многих областях, - оказалось, например, что легаровские отображения можно охарактеризовать по одной точке - результат сам по себе ошарашивающий. Светились выходы и в... Но пока следовало опубликовать самую соль.
Через год Сабуров получил статью обратно с рецензией неподкупного ценителя, чья фамилия внизу была отрезана, дабы ничто не препятствовало его научной принципиальности развернуться во всю ширь. Рецензент справедливо указывал, что Сабуров совершенно не знает литературы о театральных полах. Полы эти могут быть паркетными, но встречаются покрытия и более современные (см. последнюю монографию Ногато Укиоска, Киото). Вдобавок, Сабуров имел неосторожность упомянуть, что паркетные плитки можно приподнять при помощи стамески, и это обстоятельство довело презрение к нему рецензента до гадливости. Результаты автора значительно перекрываются работой Ж. П. Сидоренкова и У. Ж. Сидорченко "Навыки пользования стамеской", учебное пособие для строительных профтехучилищ, заключал рецензент.
Мистера Укиоска Сабуров через полгода (межбиблиотечный абонемент) прочел не без пользы и внес в статью несколько уточнений по поводу проникновения в Америку через полы с пластиковым покрытием, что позволило ему, не слишком кривя душой, поблагодарить рецензента за глубокие поспособствовавшие замечания. Ничего, такой хотя бы не обокрадет: вознамерившись ограбить Лувр, он наверняка унес бы оттуда огнетушитель и плевательницу. Правда, кое-какие побочные, но изящные следствия уже начали понемногу получать другие - волокли лодку посуху...
Года через полтора Сабуров получил новый ответ с отрезанной подписью. Мое мнение о работе А. И. Сабурова, перевирая отчество, писал рецензент, не изменилось: автор по-прежнему настаивает на своем приоритете в использовании стамесок при ремонте паркетных полов.
Видимо, и теперь следовало помнить, что потерянные три года - это еще не вся жизнь, но...
Главным результатом моей работы, накатал Сабуров, является установление принципиальной возможности... Рецензент так и не сумел коснуться существа... От Австралии до Японии... (Весь этот яд отравлял исключительно его самого.)
Года через два-три Сабуров направил в редакцию новый запрос: "Уважаемая редакция! Лет пять или шесть назад... Составление каждой рецензии отняло... Носят исключительно библиографический характер... Ссылки на Х. Колумба уместны лишь в исторической монографии... Представляется достаточным сроком..."
Через год Сабурову вернули его статью окончательно с короткой ссылкой на пункт шестой редакционных правил, позволяющий не вступать в препирательства с просителями. Да, да, ты и есть проситель, и думать забудь, что ты чего-то там даришь человечеству!.. Только после стариковских записок до Сабурова дошло, что над своим сынишкой и должен трястись его отец.
К моменту окончательного отказа появилась возможность ввести идею через черную лестницу. По однообразной своей иронии, судьба снова приняла псевдоним М. Сидорчук. М. Сидорчук, молодой и очень серьезный соискатель кандидатской степени из Минска, прибыл к ним в институт за отзывом профессора Колдунова, который переправил его доложиться в лабораторию, где трудился Сабуров. Сидорчука трепали без Сабурова: он не любил избирательной принципиальности.
- А вы покажите мне книгу, где есть эта формула! - защищался М.Сидорчук.
- А где написано, чему равно сто семнадцать умножить на две тысячи тридцать семь? - возражали ему.
Правда, одно сидорчуковское неравенство народу понравилось. Но тут Сабуров не смог отказать себе в удовольствии подарить М. Сидорчуку неравенство вдвое более сильное. М. Сидорчук понял, что в этой комнате именно Сабурову легче всего будет его зарезать (он не знал, что Колдунов наложением своего отзыва может мигом залечить любые сабуровские раны), и в дальнейшем, продолжая доклад, не сводил с Сабурова страдальческих глаз ягненка, приготовленного к закланию, вследствие чего Сабуров медоточиво кивал на каждом слове.
В перерыве М. Сидорчук подошел к нему и, заикаясь, предложил выступить у них в Минске на семинаре профессора Роговича, - М. Сидорчук был ученым семинарским секретарем. Рогович был из тех, кто обладал частичным правом давать добро, а кроме того, труды семинара публиковались в мягкой обложке полтысячным тиражом.
Профессор Рогович оказался дружелюбным седеньким подростком, остановившимся в душевном развитии лет в четырнадцать, - он увлекся наукой, как мальчишки сходят с ума на рыбной ловле: умер папа - ужасно его жалко, и мама рыдала так страшно, но вечером самый клев, не пропускать же! Рогович был предельно демократичен, но когда в аудитории почему-то не оказалось доски, он с такой растерянной укоризной посмотрел на М. Сидорчука, что тот покраснел как рак и бросился бегом, с тяжелым неспортивным топотом разыскивать доску, и вскоре в одиночку, рысью припер ее и принялся самодовольно отряхиваться от меловой пыли. Бегал он не по-лакейски, а по-солдатски, мужественно - словно под пулями.