– Полигон? Да если кто-то из них доберется до биологических образцов, то полигоном станет весь город! Вы представляете себе масштаб потенциальной катастрофы и ответственность, которую мы несем за это? А в частности – Вы!
– Строгие правила, дисциплина и соблюдение инструкций – вот Вам залог того, что подобного не случится. Зачем же сразу представлять самое худшее? Это уже паранойя какая-то, Лев Семенович. Все начинается с малого, опыт приходит со временем…
Горбовскому хотелось рычать от отчаяния. Его не понимали. Никто не хотел осознать реальную опасность затеи.
– Ваша тупость непробиваема, – холодно сказал Лев Семенович, и лицо директора оплыло, как свечка в огне. – Вы не имеете права ставить под угрозу безопасность объекта столь легкомысленным способом. Ваша халатность может обернуться трагедией, а Вы затыкаете уши и закрываете глаза, потому что слишком толстолобы и невосприимчивы к фактам и логике. Вы ни капли не смыслите в вирусологии, и я не допущу, чтобы из-за такого кретина кто-то пострадал.
С несокрушимым чувством собственной правоты Горбовский покинул зал совещаний. Никто не сказал ему ни слова, лишь несколько человек осмелились проводить его настороженными взглядами, вжимая голову в плечи, как будто он мог остановиться и ударить их, не удержавшись. Директор озабоченно вздохнул и повертел ручку перед носом.
– Дело нужно урегулировать путем компромисса, иного выхода я не вижу, – сказала пожилая преподавательница, когда все оправились от неловкости.
– Что Вы предлагаете? – оживился Борис Иванович с выражением крайней заинтересованности во взгляде.
Он стремился сохранить лицо в сложившейся ситуации и очень надеялся, что не упадет в глазах подчиненных после того, как был оскорблен не менее пяти раз. В должности директора Борис Иванович значился полгода, и даже практически не зная Горбовского, был уверен, что тот не ставит своей целью обидеть или спровоцировать человека. Есть такие люди, которые в ярости себя не контролируют. Это темперамент, данный природой, – его не перестроить, не перекроить. С ним можно только примириться.
– Все очень просто, – сказала пожилая дама. – Нужно создать комиссию по отбору студентов для практики. Пусть все проходят жесткую проверку. Слабые отсеются, а самые смышленые, самостоятельные и психически устойчивые получат доступ к лаборатории.
– И чтобы уважить мнение Льва Семеновича, которое, несомненно, нельзя оставить без внимания, надо сделать его председателем комиссии, – подхватил еще один преподаватель, любящий своих студентов и заинтересованный в их научном росте, но и уважающий Горбовского. – Пусть наш Лев Семенович сам решает, кого допустить, а кого гнать в шею. Вы же знаете его, это сейчас он рвет и мечет. Я считаю, мы обязаны прислушаться к нему и предоставить ему право лично выбирать себе помощников.
– Хороший выход, – оценил Борис Иванович, прокашлялся и ослабил галстук. – И нашим, и вашим. Поступить по-своему, но сделать Горбовского ответственным участником этого дела. Мне это нравится. Это должно получиться. Так. Теперь обсудим детали.
Все вздохнули с облегчением. Без Горбовского высказываться стало легче – никто не сверлил глазами, не прочищал угрожающе горло и не давил на психику одним своим присутствием. Окончательно было решено создавать комиссию, тем самым и посчитавшись с мнением Горбовского, и от своего не отступая. Нельзя было игнорировать протест такого авторитетного вирусолога, последствия могли быть пугающими.
Глава 2. Гром среди ясного неба
«Прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности».
Аркадий и Борис Стругацкие «Улитка на склоне».
– Я тебя ненавижу, – прошипела Марина, утирая постыдные слезы. Они как будто специально убегали по щекам, и даже шея уже стала мокрой. – Я уйду от тебя! – крикнула она запальчиво, и ей захотелось чем-нибудь швырнуть в обидчика, но под рукой ничего не оказалось.
– Вот и проваливай! – огрызнулся Леонид развязно, грубо махнув рукой. – Давай, вещички собирай – и вперед! Вся в мать! Уходи, как она! Без тебя только лучше будет!
Марина закрыла лицо руками и сгорбилась; голова вжалась в плечи, а сами плечи тряслись, как в лихорадке. Отец, выгоняя ее, закрывал ей выход, но, конечно, он этого сейчас не замечал. А она боялась подойти к нему ближе, чем на два метра, пока он в таком состоянии. Поэтому она стояла на месте, пытаясь прочистить сжатое спазмом горло.
– Давай! Пошла отсюда! Раз ты такая смелая и самостоятельная! – отец махнул рукой себе за спину и тут сообразил, что он загораживает дочери путь. Он отошел к столу, выжидающе скрестив руки на груди и с вызовом глядя на Марину. – Не моя ты дочь. Нагуляла тебя она. Что стоишь? Проваливай. Путь свободен.