Все возвратились в аудиторию, Горбовский плелся последним. Он был морально истощен, но самое интересное ему только предстояло узнать. И он, и Марина уже успели прийти в себя после вспышки ярости, пронесшейся между ними, словно огненный шторм. Сейчас они не глядели друг на друга.
– Итак, Марина, э-э, Леонидовна, – начал Борис Иванович, понимая, что председатель комиссии не в состоянии сейчас подвести итоги, – комиссия решила допустить вас к практике в одной из лабораторий НИИ имени Златогорова. Ну, долой формальности, скажите же, иначе за Вас подерутся, в каком отделе вы хотите провести это лето?
Не дав Марине ответить, Зиненко и Крамарь принялись наперебой описывать преимущества генной инженерии и микробиологии, не забыв также напомнить о теплых отношениях в коллективе. Иначе и быть не могло. Выслушав их, Марина окончательно решила реализовать свою безумную идею.
– А что на счет отдела вирусологии? – спросила она, помолчав, у Юрка Андреевича, подчеркнуто не замечая Горбовского.
Пшежень растерялся. Растерялись все. Лев Семенович впервые за весь диалог поднял голову, которую держал опущенной на грудь.
– Ну, в силу сложившихся обстоятельств… – забубнил Пшежень, – небезызвестных нам всем… я не могу гарантировать хорошего отношения к Вам, как мои коллеги, и в этом буду честен… Но, говоря за себя, я буду только рад, только рад… Кхм. Если Вы хотите в будущем посвятить себя спасению человеческих жизней, то должны прийти к нам. Однако предупреждаю, этой особый риск…
В ошеломлении Лев смотрел Марине в глаза. Он уже догадался, что она выберет, и снова чувствовал себя стукнутым обухом по голове. Лев Семенович не понимал, зачем она это делает, почему она не боится его после всего, что только что было. Пшежень заметил, что они смотрят друг на друга, и каждый чего-то выжидает.
– Я выбираю секцию вирусологии.
Этого не ожидал никто, кроме Горбовского. Пшежень улыбался, держа на уме что-то забавное и никому неведомое. Комиссия безмолвствовала.
Глава 10. Вживление
«Хороший, конечно, это был выход, но уж больно плохой».
А. и Б. Стругацкие «Дело об убийстве или отель «У погибшего альпиниста»».
Горбовский подскочил на кровати, взмахнув руками. Дыхание его было прерывистым, как после безостановочного бега. Одеяло свалилось на пол, в распахнутое настежь окно светила луна. Ее свежее бледно-голубое сияние выделяло контуры спальни, под завязку забитой вязким мраком. Лев Семенович сел, собираясь с мыслями. Сознание уже вернулось в реальность, но сердцебиение не успокаивалось. Он поднялся и пошел на кухню, попить воды.
Самое странное и страшное заключалось в том, что кошмар изменился, не перестав быть кошмаром. Впервые за столько лет. От этого было еще более не по себе, чем обычно. Горбовский прокручивал сюжет в голове, пытаясь осмыслить его. Он был уверен, что это имеет большое значение. Если его сон поменялся, значит, тому должна быть причина. «Все в этом мире имеет причинно-следственную связь».
Вот он, как всегда, возникает в поле. С этого начинался каждый сон. Что было не так? То же синее небо, та же зеленая высокая трава. Не было слышно детского смеха. Не прибежал Кирилл. Лев сам отправился на поиски сына.
Тот сидел с матерью у реки. Горбовский позвал их, но жена и сын не обернулись. Нужно было спасти их, вот-вот должен был появиться вертолет. Он крикнул сильнее, ускорил шаг. Никакой реакции. Будто бы они находились в разных мирах. Мало того, сколько бы Горбовский ни шел, он не становился ближе к родным. Словно они одновременно отдалялись от него. Но две изящные спинки сидели на прежнем месте, не двигаясь.
Лев ринулся быстрее. Увеличение скорости увеличило и расстояние к цели. Будто новые пласты почвы возникали прямо из-под земли. Пространство заполнялось травой, растягиваясь, а не сокращаясь. Казалось, это длится вечность. Но послышался шум. Над горизонтом затемнело пятно, возрастая в размерах с каждой секундой. Лев закричал:
– Алена! Кирилл! Бегите! Бегите-е!
Он мчался со всех ног, он падал, он полз, поднимался и снова бежал, но не мог приблизиться к семье более чем на двадцать метров. В отличие от вертолета. Слезы катились по его щекам, зубы скрежетали. Ничего нельзя было сделать. Почему они не слышат его?
Молодая женщина и мальчик продолжали беспечно сидеть у реки до тех пор, пока стальная махина не зависла чуть в стороне от них. Горбовский упал на колени, обессилев, и закрыл мокрое лицо руками.
– Сынок… дорогая… родные мои… – шептал он на грани слышимости.