Высказав это здравое замечание, брат Галунье продолжал:
— Подобно тебе, я менял город за городом в этой плоской, жирной, глупой и нудной стране. Что я там видел? Худющих, желтых, как шафран, студентов, дураков-поэтов, завывающих при свете луны, ожиревших бургомистров, ни у одного из которых нету племянника, жаждущего, чтобы дядюшка преждевременно отошел в лучший мир, церкви, где не поют мессу, женщин… нет, не могу ничего худого сказать о представительницах прекрасного пола, чьи прелести усладили и сломали мою жизнь, наконец, жилистое мясо и пиво вместо вина.
— Битый туз! — решительно изрек Плюмаж. — Ноги моей никогда не будет в этой дрянной стране.
— Я повидал Кёльн, Франкфурт, Вену, Берлин, Мюнхен и еще множество других городов и всюду встречал компании молодых людей, распевающих заунывные песни. Точь-в-точь как ты, я вдруг ощутил тоску по родине, пересек Фландрию, и вот я здесь.
— Франция! — воскликнул Плюмаж. — Нет ничего лучше Франции, малыш!
— Благороднейшая страна!
— Родина вина!
— Отчизна любви! — Но тут Галунье прервал лирический дуэт, который они исполняли с одинаковым воодушевлением, и спросил: — Дорогой мэтр, а только ли полное отсутствие мараведи вкупе с любовью к отчизне заставило тебя пересечь границу?
— А тебя только ли тоска по родине?
Брат Галунье покачал головой, Плюмаж опустил глаза.
— Была и другая причина, — сказал он. — Как-то вечером, завернув за угол, я нос к носу столкнулся… Догадался с кем?
— Догадался, — ответил Галунье. — После такой же встречи я, смазав пятки, удрал из Брюсселя.
— Увидев его, дорогуша, я понял, что воздух Каталонии вреден для меня. Но свернуть с дороги Лагардера ничуть не стыдно!
— Стыдно или не стыдно — я не могу сказать, но благоразумно, это уж точно. Ты знаешь судьбу наших сотоварищей, участвовавших в деле у замка Келюс?
Задавая этот вопрос, Галунье опять же невольно понизил голос.
— Да, — кивнул гасконец, — знаю. Наш мальчик заявил: «Вы все умрете от моей руки!»
— Начало уже положено. В нападении нас участвовало девятеро, считая капитана Лоррена, вожака разбойников. О его людях я не говорю.
— Девять отменных шпаг, — задумчиво произнес Плюмаж. — И все они вышли из этого дела пусть раненые, с отметинами, залитые кровью, но живые.
— Штаупиц и капитан Лоррен погибли первыми. Штаупиц был из хорошего рода, хотя выглядел мужланом. Капитан Лоррен был военный, и испанский король дал ему полк. Штаупиц погиб у стен собственного замка под Нюрнбергом. Он был убит ударом между глаз.
И Галунье пальцем показал у себя на лбу куда.
Плюмаж инстинктивно повторил его жест и продолжал:
— Капитан Лоррен был убит в Неаполе ударом между глаз. Раны Христовы! Для тех, кто знает и помнит, это все равно что знак мстителя.
— Остальные преуспели, — подхватил Галунье, — потому что господин Гонзаго не оставил своими милостями никого, кроме нас. Пинто женился на даме из Турина, Матадор держал фехтовальную академию в Шотландии, Жоэль де Жюган купил дворянство где-то в глуши Нижней Нормандии.
— Да-да, — кивнул Плюмаж, — они были спокойны и довольны. Но Пинто был убит в Турине, Матадор был убит в Глазго.
— А Жоэль де Жюган, — продолжил брат Галунье, — был убит в Морле. И все одним и тем же ударом!
— Ударом Невера, черт возьми!
— Да, страшным ударом Невера!
Они разом замолкли. Плюмаж приподнял поникшие поля шляпы, чтобы стереть пот со лба.
— Остается еще Фаэнца, — наконец промолвил он.
— И Сальданья, — дополнил брат Галунье.
— Гонзаго много сделал для них. Фаэнца теперь шевалье.
— А Сальданья барон. Но придет и их черед.
— Немножко раньше, немножко позже наступит и наш, — прошептал гасконец.
— И наш, — вздрогнув, шепотом подтвердил Галунье.
Плюмаж приосанился.
— Знаешь, дорогуша, — произнес он тоном человека, примирившегося с судьбой, — перед тем как рухнуть на мостовую или на траву с дыркою между бровей — я ведь понимаю, что победить его не смогу, — знаешь, что я ему скажу? А скажу я, как когда-то: «Эх, малыш, пожми мне только руку и, чтобы я умер со спокойной душой, прости старика Плюмажа!» Ризы Господни, именно так я и скажу.
Галунье не смог удержаться от гримасы.
— Я тоже постараюсь, чтобы он хоть поздно, но простил меня, — сказал он.
— Желаю удачи, золотце. А пока что он изгнан из Франции. Можно быть уверенным, что в Париже мы его не встретим.
— Можно, — повторил Галунье, но не слишком убежденно.