По толпе прошел ропот, но никто не принял цены.
— Черт побери, кузен, — бросил Шаверни, — придется мне вам помочь. — И он крикнул: — Две тысячи ливров!
Претенденты с тоской переглядывались.
— Две с половиной! — во все горло выкрикнул Навайль.
Солидные кандидаты были потрясены и растеряны.
— Три тысячи! — раздался сдавленный голос толстого торговца шерстью.
— Принято! — поспешно сказал Пероль.
Гонзаго бросил на него разъяренный взгляд.
Да, Перолю недоставало полета ума. Он боялся, что у человеческого безумия есть предел.
— Ну и ну! — пробормотал Плюмаж.
Галунье стоял, молитвенно сложив руки. Он смотрел и слушал.
— Номер девятьсот двадцать восемь, — назвал управляющий.
— Четыре тысячи ливров, — небрежно произнес Гонзаго.
— С ума сбрендить! — ахнула перекупщица в туалете, купленном за двадцать тысяч луидоров, в котором ее племянница недавно венчалась с графом. Деньги эти она нажила на улице Кенкампуа.
— Беру! — крикнул аптекарь.
— Даю четыре с половиной! — надбавил торговец скобяным товаром.
— Пять тысяч!
— Шесть!
— Отдано! — объявил Пероль. — Номер девятьсот двадцать девять… — Но, поймав взгляд Гонзаго, надбавил: — За десять тысяч ливров!
— Четыре фута на четыре! — выдавил ошеломленный Галунье.
Плюмаж задумчиво пробормотал:
— Меньше, чем могила!
А торги уже шли полным ходом. Всех охватило сумасшествие. За девятьсот двадцать девятый номер торговались, словно от обладания им зависела жизнь, и, когда за следующую клетушку Гонзаго назначил цену в пятнадцать тысяч ливров, никто даже не удивился. Расплачивались, заметьте, не сходя с места, звонкой монетой либо государственными билетами.
Один из секретарей Пероля принимал деньги, второй заносил в записную книжку фамилии покупателей. Шаверни и Навайль перестали смеяться, они восхищались.
— Невероятное безумие, — заметил маркиз.
— Да, не будь я очевидцем, ни за что бы не поверил, — согласился Навайль.
А Гонзаго бросил с обычной насмешливой улыбкой:
— Ах, господа, Франция — прелестная страна. Но пора кончать. Все остальное по двадцать тысяч.
— Да это же даром! — восхитился Шаверни.
— Мне! Мне! Мне! — завопила толпа.
Торги продолжались под крики радости и вопли отчаяния. Золото потоком сыпалось на ступени, ведущие на помост, которые служили прилавком. Истинное удовольствие, к которому, правда, примешивалось известное ошеломление, было смотреть, с какой радостью люди опустошали набитые карманы. Получившие вожделенную квитанцию размахивали ею над головой. Хмельные от счастья, они мчались, вступали в квадраты, отмеченные мелом, и горделиво примеривались к ним. Потерпевшие поражение рвали на себе волосы.
— Мне! Мне! Мне!
Пероль и его подручные не знали, кого слушать. Неистовство нарастало. Когда пошли последние номера, казалось, вот-вот начнется кровопролитие. Девятьсот сорок второй номер, тот, в котором было всего два с половиной фута, был уступлен за двадцать восемь тысяч ливров. Пероль громко захлопнул записную книжку и объявил:
— Господа, торги закрыты.
На миг воцарилась небывалая тишина. Счастливые обладатели клетушек ошеломленно переглядывались. Гонзаго подозвал Пероля и распорядился:
— Очистите зал!
В эту же секунду в дверях, ведущих из вестибюля, появилась еще одна группа — придворных, откупщиков, дворян; они пришли засвидетельствовать почтение принцу Гонзаго. Увидев, что место занято, они остановились.
— Входите, господа, входите! — пригласил их Гонзаго. — Сейчас мы отправим всех этих людей.
— Входите, — добавил Шаверни. — Эти добрые люди, ежели захотите, уступят вам свои приобретения по двойной цене.
— И совершат большую ошибку, — заключил Навайль. — Привет, толстяк Ориоль!
— А, так вот он где, Пактол[41], — бросил тот, отвесив глубокий поклон Гонзаго.
Ориоль был весьма многообещающий молодой откупщик. Среди прочих здесь были Альбре и Таранн, оба финансисты, барон фон Батц, благонамеренный немец, приехавший в Париж в надежде познать в этом городе все разновидности разврата, виконт де Лафар, Монтобер, Носе, Жиронн, все гуляки и распутники, все дальние родственники или уполномоченные дальних родственников Невера; принц Гонзаго созвал их на торжественный семейный совет, о котором упоминал господин де Пероль и на котором нам вскоре предстоит присутствовать.
— Как распродажа? — поинтересовался Ориоль.
41