— А еще говорят о золотых копях Перу! — заметил толстяк Ориоль, пока принц находился в некотором отдалении. — Да один дворец Гонзаго стоит Перу и всех его копей!
Молодой откупщик был круглый как шар, краснощекий, пухлый, одышливый. Девицы из Оперы ограничивались тем, что лишь по-дружески, не более, посмеивались над ним, пока он пребывал при деньгах и был расположен одаривать их.
— Ей-богу, здесь-то и есть подлинное Эльдорадо, — согласился тощий и сухой финансист Таранн.
— Золотой дом, — добавил господин де Монтобер, — а верней, бриллиантовый!
— Та, фернее, приллиантовый, — подтвердил барон фон Батц.
— Иной вельможа целый год мог бы жить на то, что принц Гонзаго проживает за неделю, — подхватил Жиронн.
— А потому, — объявил Ориоль, — принц Гонзаго — король вельмож!
— Гонзаго, кузен мой, — вскричал с комически жалобным видом Шаверни, — смилуйся, пощади нас, а то эти славословия никогда не кончатся!
Принц, казалось, очнулся.
— Господа, — произнес он, не удостоив маленького маркиза ответом, поскольку не любил насмешек, — прошу вас проследовать в мои покои. Эту залу нужно освободить.
Когда все собрались у него в кабинете, он осведомился:
— Господа, вы знаете, почему я вас собрал?
— Мне говорили про какой-то семейный совет, — ответил Навайль.
— Более того, господа, то будет торжественный семейный сбор, если угодно, семейный трибунал, на котором его королевское высочество будет представлен тремя первыми сановниками государства: президентом де Ламуаньоном, маршалом де Вильруа и вице-президентом д’Аржансоном.
— Черт побери! — ахнул Шаверни. — Уж не идет ли дело о престолонаследии?
— Маркиз, — холодно обрезал Гонзаго, — мы говорим о серьезных вещах. Увольте нас от своих шуточек.
— Не найдется ли у вас, кузен, — демонстративно зевая, спросил Шаверни, — каких-нибудь книжек с картинками, чтобы я мог отвлечься, пока вы будете говорить о серьезных вещах?
Чтобы заставить его замолчать, Гонзаго улыбнулся.
— Так в чем, в сущности, дело, принц? — поинтересовался господин де Монтобер.
— А дело, господа, в том, что вы должны будете доказать свою преданность мне, — ответил Гонзаго.
— Мы готовы! — прозвучал многоголосый хор.
Принц поклонился и улыбнулся.
— Я велел особо позвать вас, Навайль, Жиронн, Шаверни, Носе, Монтобер, Шуази, Лаваллад, и других как родственников Невера, вас, Ориоль, как поверенного нашего родича де Шатийона, а вас, Таранн и Альбре, как уполномоченных обоих де Шателю…
— А, раз дело касается не наследия Бурбонов, — прервал его Шаверни, — значит речь пойдет о наследстве Неверов?
— Да, будет решаться вопрос о владениях де Невера и другие не менее важные дела, — ответил Гонзаго.
— Но на кой черт, кузен, тебе, который за час получил миллион, владения Невера?
Прежде чем дать ответ, Гонзаго с секунду помолчал.
— Разве я один? — проникновенным тоном задал он вопрос. — Разве я не обязан сделать состояние и вам?
Среди собравшихся раздался благодарный ропот. Все лица в той или иной степени озарились.
— Вы же знаете, принц, — сообщил Навайль, — что всегда можете рассчитывать на меня!
— И на меня! — подхватил Жиронн.
— И на меня! И на меня!
— И на меня тоже, черт побери! — произнес Шаверни последним. — Я только хотел бы знать…
Гонзаго не дал ему договорить, прервав с суровой надменностью:
— Ты слишком любознателен, кузен, и это тебя погубит. Хорошенько запомни: те, кто со мной, должны безоговорочно следовать моей дорогой, не важно, хороша она или плоха, пряма или извилиста.
— Но…
— Такова моя воля! Каждый свободен идти за мной или остаться, но каждый отставший от меня разрывает наш обоюдный договор, и с той поры я не желаю его знать. А те, кто со мной, должны видеть моими глазами, слышать моими ушами, думать моими мыслями. Они — руки, я — голова, и потому вся ответственность лежит на мне. Пойми меня, маркиз, я ищу только таких друзей, другие мне не нужны.
— И нам нужно только, чтобы наш светлейший родственник указывал нам дорогу! — ввернул де Навайль.
— Всесильный кузен, — поинтересовался Шаверни, — а будет ли мне дозволено смиренно и скромно задать один вопрос? Что я должен делать?
— Молчать и на совете отдать мне голос.
— Надеюсь, я не уязвлю трогательную преданность наших друзей, если скажу, что отношусь к своему голосу примерно так же, как к бокалу, из которого только что выпил шампанское, но…
— Никаких «но»! — прервал его Гонзаго.
Все воодушевленно зашумели: