На стене висели шесть длинных рапир в ножнах.
И у всех у них на лбу были выписаны яркими буквами слова «наемный убийца». Бронзовые лица, дерзкий взгляд, устрашающие усы. Если бы сюда случайно забрел почтенный горожанин, то, едва увидев профили этих забияк, он тут же хлопнулся бы без чувств.
За первым столом, у дверей, сидели трое, и все трое, судя по их лицам, были испанцами. За следующим столом расположился итальянец со шрамом ото лба до подбородка, а напротив него — хмурый прохвост, акцент которого выдавал его немецкое происхождение. Третий стол занимал мужлан с длинными нечесаными волосами, изъяснявшийся с картавым бретонским выговором.
Трое испанцев звались Сальданья, Пинто и Пепе по прозвищу Матадор; все трое были escrimidores[10], один из Мурсии, второй из Севильи, а третий из Памплоны. Итальянец был наемный убийца из Сполето и звался Джузеппе Фаэнца. Немца звали Штаупиц, а бретонца — Жоэль де Жюган. Собрал этих шестерых мастеров шпаги господин де Пероль. Они все были знакомы с ним.
Когда мэтр Плюмаж и брат Галунье, поставив своих жалких скакунов в конюшню, вошли в «Адамово яблоко», первым их побуждением, как только они узрели это достойнейшее общество, было тотчас же выскочить. Низкий зальчик освещало одно-единственное окошко, и полумрак еще усугубляли клубы табачного дыма. Первое, что бросилось в глаза нашим друзьям, — худые профили, усы торчком и рапиры на стене. Но в тот же миг шесть хриплых голосов возгласили:
— Мэтр Плюмаж!
— Брат Галунье!
И все это сопровождалось отборными ругательствами — проклятьями, имеющими хождение в Папском государстве, на берегах Рейна, в Кемпер-Корантене[11], Мурсии, Наварре и Андалусии.
Плюмаж приложил руку козырьком к глазам.
— Битый туз! — воскликнул он. — Todos camaradas!
— Все старые друзья! — перевел еще чуть-чуть дрожащим голосом Галунье.
Галунье от рождения был трусоват, но необходимость заставила его стать смельчаком. Из-за любого пустяка он мог пойти гусиной кожей, но дрался при этом как черт.
Начался обмен рукопожатиями, настоящими мужскими рукопожатиями, от которых белеет кожа на руках и ноют пальцы; начались крепкие объятия; приходили в теснейшее соприкосновение шелк камзолов, вытертое сукно, облезлый бархат. В костюмах этих храбрецов можно было обнаружить все, кроме чистого белья.
В наши дни учителя фехтования, или, выражаясь их языком, господа преподаватели науки фехтования, являются благонравными предпринимателями, добродетельными мужьями, прекрасными отцами и честно исполняют свои обязанности.
В XVII же веке виртуоз колющих и режущих ударов был либо любимцем придворных и горожан, либо бедняком, которому приходилось крутиться и пускаться во все тяжкие, чтобы выпить свою порцию дрянного вина в скверной харчевне. Середины здесь не было.
Наши друзья, собравшиеся в «Адамовом яблоке», наверное, знавали лучшие времена. Но солнце удачи для них закатилось. Явно одна и та же гроза поразила их всех.
До появления Плюмажа и Галунье между тремя группами никаких дружеских сношений не было. Бретонец никого не знал. Немец поддерживал разговор только с итальянцем, а трое испанцев попивали вино в гордом обособлении. Но Париж уже и тогда был центром всех искусств. Такие люди, как Плюмаж-младший и Амабль Галунье, державшие открытый дом на улице Круа-де-Пти-Шан напротив Пале-Рояля, были известны всем виртуозам шпаги в целой Европе. Они послужили связующим звеном между тремя группами, которым сам Бог велел познакомиться и поладить. Лед был сломан, столы сдвинуты, кувшины тоже, и начались представления по всей форме.
Каждый сообщил свои титулы. Услышь их посторонний человек, у него волосы встали бы дыбом! Эти шесть рапир, висящих на стене, прикончили больше христианских душ, чем мечи всех палачей Франции и Наварры.
Бретонец, будь он гуроном, носил бы на поясе две-три дюжины скальпов; сполетанцу во снах могли бы являться десятка два с лишним призраков, а немец прикончил двух гауграфов, трех маркграфов, пятерых рейнграфов, одного ландграфа и теперь искал бургграфа.
Но все это было ничто в сравнении с испанцами, которые просто купались в крови своих бесчисленных жертв. Пепе Убийца, он же Матадор, по его словам, меньше трех человек одним махом не протыкал.
К чести гасконца и нормандца, мы можем отозваться о них лишь самым лестным образом: в кругу этих фанфаронов они пользовались всеобщим уважением.