– Вы меня не любите! – продолжала она, покраснев, (нет, не от стыдливости, а от обиды и возмущения). – А коль скоро так, то не имеете права ревновать и от кого-то прятать. Вы не собака, а я не сено!
Гонзаго снова поцеловал ей руку. Она еще больше покраснела.
– Я подумала… – она опустила глаза, – вы как-то сказали, что неженаты… я подумала, что, задействовав для моего просвещения всевозможных наставников, которым поручили воспитать из меня светскую даму, вы хотели… Я решила, что вы меня любите. – Донья Круц украдкой поглядывала на Гонзаго и видела, что ее признания его радуют. – И я без устали трудилась, прилежно осваивая все дисциплины от французской грамматики и арифметики до поклонов и реверансов. Пресвятая Дева! Да перестаньте же надо мной смеяться, или я сойду с ума! – Она еще больше приблизилась к Гонзаго и, глядя ему прямо в глаза, решительно спросила: – Если вы меня не любите, то зачем я вам нужна? Чего вы от меня хотите?
– Я хочу сделать вас счастливой, донья Круц, – ласково ответил Гонзаго. – Счастливой и богатой.
– Дайте мне свободу! И этого будет достаточно. Свободу! Свободу! Я хочу познать Париж! Париж, который вы мне обещали: шумный, блистательный. Париж, который я чувствую несмотря на заточение. Я хочу выйти на волю, хочу показаться в свете. Для чего мне наряды и дорогие украшения, если я сижу в четырех стенах? Вы говорите «счастливой». Счастье – увидеть оперу, о которой я знаю только понаслышке, счастье – ездить на праздники и балы, счастье – танцевать, счастье…
– Сегодня вечером, донья Круц, – сухо прервал ее мечтательный порыв Гонзаго, – вы наденете свой лучший наряд и самые дорогие украшения. – Она недоверчиво и испытующе подняла на него взгляд. – Я вас буду сопровождать, – продолжал Гонзаго, – на бал к его высочеству мсьё регенту.
Донья Круц ошеломленно застыла.
– Это правда? – после долгой паузы, будто не доверяя ушам, спросила она.
– Правда, – отвечал Гонзаго.
– Вы меня возьмете, возьмете на бал! – воскликнула она в безмерном восторге. – О – о, принц! Я прощаю вам все, все! Вы такой добрый. Вы настоящий благодетель!
Она бросилась ему на шею, осыпая его лицо и лоб поцелуями благодарности. Затем, все так же порывисто его отпустив, давая выход неуемной радости, принялась скакать по комнате, выкрикивая в такт прыжков:
– На – бал! На – бал! На – бал! На – бал!
На мгновение остановившись, чтобы перевести дыхание, она защебетала:
– Ни толстые стены, ни холодный пустынный сад, ни закрытые ставни не помешали мне узнать о празднике. Я несколько раз слышала, как о нем шептались горничные и лакеи, и поняла, как там будет чудесно. И я попаду в этот рай! О – о! Благодарю вас! Благодарю вас, принц! Как вы ко мне добры! Бал, конечно, будет в Пале-Рояле? Ведь так? Я всегда до боли в висках, до замирания пульса мечтала побывать в Пале-Рояле!
Донья Круц сейчас находилась в другом конце комнаты. В несколько прыжков подбежав к Гонзаго, она плюхнулась перед ним на колени и, обвив руками сверкающие голенища его сапог, подняла к нему взгляд.
– Какой я должна надеть туалет, принц? – едва не с испугом произнесла она.
Гонзаго с грустной улыбкой покачал головой.
– Во Франции, донья Круц, на придворных балах есть кое-что, способное украсить и облагородить милое лицо больше, чем самый изысканный туалет.
– Это улыбка? – с озорством ребенка попыталась догадаться донья Круц.
– Нет, – ответил Гонзаго.
– Грация?
– Опять не угадали. Вашей улыбке и грации могут позавидовать многие. То, о чем я говорю…
– У меня этого нет? В таком случае, что же?
Гонзаго медлил с ответом.
– Вы мне можете это дать? – с наивным нетерпением воскликнула девушка.
– Могу, донья Круц.
– Любопытно, чего же мне не достает?
Милая кокетка, поглядев на себя с лукавой усмешкой, будто для забавы вопрошала зеркало.
Зеркало ответа не давало.
– Имени! – весомо произнес, наконец Гонзаго.
Недавняя радости доньи Круц мгновенно исчезла. Глаза погасли. Имени! У нее нет имени. Пале-Рояль не Плаца – Санта за дворцом Альказар. Здесь не попляшешь с баскским тамбурином, позвякивая поясом из фальшивых цехинов. Бедная донья Круц! Гонзаго пообещал, он сказал «могу дать». Но обещания Гонзаго…
– Если у вас нет имени, дорогое дитя, то ничто и никто не в состоянии вам помочь быть с надлежащим почтением принятой при дворе. Но к счастью… – Гонзаго повесил внушительную паузу. – К счастью у вас есть имя. Оно просто было утеряно, и мне, хоть и не без труда, удалось его отыскать.
– Что?! – вырвалось, как крик подстреленной птицы, из груди красавцы. – Что вы скакали?