Телефон отключился.
–Я люблю тебя.
Оленька снова нажала вызов.
«Абонент в сети не зарегистрирован».
Она вернулась в залу.
– Ну, что там у вас хорошего? – прервал всеобщее молчание дед.
– Костя, брат, предложение сделал Виолетте.
– Это кто ж такая?
– Девушка его. Они уже несколько лет вместе. Близнецы у них.
– Предложение – это хорошо. Я вот тоже Гене говорю.
Баба Настя посмотрела на деда:
– Сами они разберутся.
– Вот что, Геннадий Леонидович, пойдёмте-ка домой. Дети ждут, – сказала вдруг Любка.
– Любаша, – Генка будто и не слышал разговора этого, – хорошо ж сидим.
Любка молча встала из-за стола, накинула шубу.
Баба Настя тоже встала, пошла за кастрюлями.
– И правда, Ген, ночь уже, как дорогу-то найдёте.
– Да я свой дом с закрытыми глазами из любой точки мира отыщу. Подожди, Любаша, без меня ни шагу.
Ночью заснула Оленька быстро и спала, не просыпаясь, до самого утра.
Глава 11
Топили наконец-то баню.
Баба Настя сказала:
– Иди первой мыться. Ты Генке-то напомнила, чтоб завтра на вокзал тебя отвёз?
– Как завтра?
И правда, уезжать ей уже завтра. Счастье-то какое! Перетерпеть одну только ночку. Только бы всё было хорошо и Катя ждала её в городе! Оленька знала уже, что больница её рядом с вокзалом.
Оля намылась и, заглотив чаю с вареньем, отправилась к Генке. Ей почему-то казалось, что бабушка хочет поскорее спровадить её.
Выйдя из дома, Оленька остановилась.
Прислонившись к стене, стояла с банным пакетом баба Настя. Длинные седые её волосы были распущены, она тяжело дышала.
– Иди, девка, иди, от греха подальше.
Оленька подумала было, не позвать ли ей деда, но бабка так на неё посмотрела, что она, не посмев её ослушаться, не пошла уже, а побежала.
Любка, со спутанными, прилипшими ко лбу волосами в распахнутой фуфайке, катала по очереди на деревянных санях своих четырёх детей с ледяной горки. Она всё время смеялась, и дети смеялись, вторя ей. Заметив Оленьку, она крикнула: «В доме он. Заходи. Только без толку».
На светлом крыльце стояло несколько кошачьих мисок. Чёрный кот на высоких лапах неспешно подошёл к ней и потёрся о её сапог. Она погладила его гладкую шёрстку и подумала, что Серка нагуляла Тишку от него.
Оленька постучала. Никто не ответил. Она зашла. Сквозь большие окна в просторную залу просачивался солнечный свет, освещая разбросанные на полу игрушки, и стол, за которым, судя по всему недавно обедали. Под столом лежал Генка. Он был пьян. Увидев Оленьку, он попытался встать, но стукнулся головой об столешницу.
Оленька, как ни старалась, так и не смогла привести его в чувство.
Она вышла от Генки, твёрдо решив идти завтра до города пешком. Всего-то сорок километров. Главное – найти дорогу.
Пошла сразу к будке, чтобы дозвониться наконец-то до Кати и сказать ей, что сил её больше нет, а дядя Гена – раздолбай.
Баня ещё топилась. Телефон не ловил. По-другому и быть не могло. Она собиралась уже уйти, как вдруг услышала снова тот голос. Он звал её.
И тот же самый аромат разлился вокруг. Оленька подошла ближе к бане. Набат поднялся, виляя хвостом. Она наклонилась погладить его. Рядом с будкой рос на тоненькой зелёной ножке фиолетовый цветок.
Это была лаванда. Оленька вспомнила наконец-то: так пахло в доме её покойной прабабки.
Но там, в бане, была молодая девушка, Оленька уже знала об этом. Эта девушка могла заговаривать боль, и все, что были в твоей душе, тревоги исчезали вдруг, и так хорошо становилось.
Эта девушка ждала Оленьку. Она убаюкает её, и Оленьке снова станет хорошо. Так хорошо, как когда-то у маминой груди, в младенчестве.
Нежный, словно звенящие в лесу колокольчики, голос звал её:
– О-лень-ка-о-лень-ка-о-лень-ка…
Набат поднял голову, навострил уши.
– Что ты, пёсик, что ты?
Набат залаял, рванулся к бане, но цепь не пускала его.
А Оленька шла уже к ней… Ей всё равно теперь было, что с Катей и кто на самом деле дед с бабкой.
Та, что была там, звала её.
Оленька открыла дверь. В предбаннике на скамейке лежала кучка серого штопаного белья и старенькое махровое полотенце.
Оленька остановилась. Прислушалась. Стало тихо. Только потрескивали поленья в печурке. Она вытерла о коврик сначала один сапог, потом другой, стянула с головы шапку, запихала её в карман.
Набат лаял и рвался с цепи.
Оленьке так странно всё это было. И так… покойно.
Она распахнула дверь и перешагнула через порог.
И снова, словно дивное пение, зазвучали колокольчики.
Сначала, в пару, при свете мутной лампы, она никого не увидела.
Почудилось ей, что там, за парным туманом – девушка красоты неземной и доброты бесконечной. Вечно юная, вечно любящая, та, что всегда защитит и никогда не бросит.