На тёсаной жёлтой лавке стоял таз с водой, и лежала мочалка. Внизу стоял ещё один таз. Оленька посмотрела на него и будто онемела.
Никогда не видела она такой бабу Настю.
Скребя по деревянному полу жёлтыми длинными ногтями, ползла к ней голая старуха.
Была она похожа на обтянутый тонкой в коричневых пятнах кожей скелет. На голове её почти не осталось волос. Один глаз подёрнут был белой пеленой, а второй, чёрный, смотрел на Оленьку, и Оленьке показалось, что в этом глазу хранила она всю накопившуюся за её жизнь злость. Худыми, словно обглоданные кости, мокрыми пальцами она потянулась к Оленьке, схватила её за руку, и просипела беззубым ртом:
– Ты ли, девка?
Оленьке стало немного больно, но она не пошевелилась. Колокольчики всё ещё пели свою переливчатую песню. Ей показалась, что кровь её остановилась, престала течь по венам. Она услышала, как бьётся её сердце.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Настала тишина. Земля перестала кружиться. Время замерло.
Раздался выстрел. Набат громко лаял. Звон прекратился. Оленька отдёрнула руку и выбежала.
С бабкиной палкой в руках, с ружьём шёл к бане дед. Лицо у него было такое, что Оленька поняла, что сейчас он будет кого-то убивать.
Она отскочила в сторону и побежала. Послышался женский крик и мужской, видимо дедов, окрик. Ей было всё равно. Она пробежала через всю деревню, мимо Генкиного дома.
Любка так же катала детей с горки.
– У большой дороги направо поворачивай. Машину попробуй поймать. – крикнула она, увидев Оленьку.
Добежав до указателя «Горбунки», Оленька повернула на просёлочную дорогу.
Она шла, и шла, и шла. С левой стороны появились дома. Все они были старыми, с заколоченными крест-накрест окнами. Оленька поняла, что деревня эта брошенная, и прибавила шагу. Она вышла на шоссе. Повернула, как велела Любка, направо.
Снег шёл хлопьями. Как в тот, самый первый день.
Оленька шла, шла и шла. Она ни о чём больше не думала.
Наступил вечер. Оленька почувствовала, что хочет есть, вспомнила бабушкину тушёную картошку. И бабушку…
Остановилась. Стряхнула с какого-то пня снег и села. Джинсы сразу намокли. Ей было всё равно. Из кармана куртки она достала сотовый.
Там же обнаружила записанный на клочке бумаги телефон какого-то Славки. «Это такой славный мальчик», – вспомнилась Катина записка.
Сеть ловила. Она набрала номер. Послышался мужской голос, и тут же перебивающий его женский:
– Оленька, Оленька, это Катя! Мне Генка позвонил. Что у вас там творится? Ты где?
– Не знаю, – Оленька оглянулась. – Здесь в лесу какой-то столик и предупреждение про пожары.
– Сиди там! Нет, лучше не сиди! Оленька! Слышишь? Бегай, вставай и бегай! Мы скоро будем.
Последние крупные снежинки легли на кружащуюся землю. Наступила тишина. Где-то крикнула истошно птица. Вечернее солнце кирпичным светом осветило лес. Впереди показалась машина. Старенькая красная «девятка». Она остановилась возле Оленьки, а Оленька в своей жёлтой курточке всё бегала вокруг скамейки. Кто-то позвал её, она повернулась и увидела Катю. Катя опиралась на костыли. Рядом с ней стоял славный парень Славка.
Глава 12
Домой его не отпустили. Выделили место на печке.
Дед Лёня так был счастлив увидеть внучку, что ходил за нею тенью, и она шутила, чтоб он сохранял дистанцию, а то чего доброго зашибёт его костылём, мало не покажется.
С Оленьки потребовала Катя телефон и, сбегав с ним до будки (Оленька наотрез отказалась идти с ней), принесла его с 28-мью наконец-то дошедшими до Оленьки эсэмэсками, отправленными ей Катей. Она и звонила Оленьке несколько раз. А та не только ей не отвечала, но даже не поинтересовалась, как там чувствует себя её сломавшая ногу подруга.
Оленька разрывалась между чувством, что она «опять начудила», и «как хорошо, что Катя рядом, и всё хорошо».
Похолодало.
Машина уже ждала.
Генка обнял племянницу, подошёл к Оленьке:
– Ну, подруга, не поминай лихом. Уж как вышло.
Любка подошла следом за ним. Обняла неловко Оленьку, зашептала:
– Ты летом приезжай, у нас ребёночек уже будет.
– Что ты, Люба, хорошо-то как.
– Я тебе тут адрес оставила, если надумаешь, пиши. Гена из города с почты сам письма забирает.
Славка торопил.
Дед, вышедший их проводить, смахивал наплывающую слезу, а баба Настя, перецеловав внучку, подошла-таки к Оленьке.
– Ну что, девонька? Натерпелась страху? Небось, на всю жизнь хватит?
Оленька, всё ещё немного обиженная, молчала.
– ЧуднАя ты, девонька. Но незлобивая. Приезжайте с Катей летом. Места всем хватит. Научу тебя печку топить.