А про Тишку бабушка Настя сказала:
– Гадит везде, паскуда. Нарушать его надо.
И на вырвавшийся у Оленьки вопрос: «Как нарушать?» – показалось ей, что с лёгкой какой-то усмешкой баба Настя ответила:
– Ясно как. А коли добрая такая, забирай себе, в город.
Никак не могла понять Оленька, почему молодого здорового Тишку бабушке не жалко, а старую Серку, которой и жить-то осталось всего ничего, она пожалела.
Глава 5
Проснулась Оленька за полдень. Блаженно потянулась.
Баба Настя за стенкой выговаривала:
– Не пущу! Никуда не пойдёшь! Ты ко мне приехала иль хвостом вертеть?
– Тише. Оленьку разбудишь.
– Я не сплю, – произнесла Оля.
Катя тут же бросилась к ней.
– Завтрак кто-то уже проспал.
Оленька заметила, как чисто стало в доме. У бабушки Насти и так было уютно, но Катя, и когда успела, намыла клеёнку в кухне, оттёрла плиту, полазила по углам, надраила полы, сняла все половики. Лежали они теперь на крыльце, вытряхнутые.
Вспомнилось Оленьке, как вернувшись однажды с дачи, не узнали они собственную кухню. Братова пассия, переехавшая к ним за неделю до этого, навела там порядок: вынесла на помойку лежавший ещё с рождения Оленьки прилипший к полу ковёр, и вместо него выделялось теперь под овальным большим их столом невыцветшее пятно линолеума, серенькую в мелких цветочках льняную скатерть, подаренную родителям на 20-летие свадьбы, сменила на новую, современную: зато пачкаться не будет.
Мама ушла тогда в ванную, включила воду, и Оленька знала, что она там плачет. А Костина пассия сказала, что пальцем больше не пошевелит в этом доме.
Но не удержалась всё-таки, и ремонт в братовой, а теперь их совместной комнате к рождению близнецов всё-таки сделала, а больше и вправду ничего не трогала.
Вечером остановилась у дома машина. Как ни умоляла баба Настя Катю остаться дома: «Ты к кому приехала, к ним, гулять, или к бабке родной?», как ни грозилась: «Уйдёшь, можешь даже не возвращаться, забирай свои чемоданы к чёртовой матери», они всё-таки отправились в какую-то дальнюю деревню, в нескольких километрах от города, где стоял железнодорожный вокзал, на который они вчера приехали.
Там уже ждала их в холодном каком-то доме молодёжь. И предусмотрительно взятая Катей не только водка, но и закуска, банка солёных огурцов и кусок пирога с капустой оказались весьма кстати, потому что на всём-то столе и стояло только: маленький круглый заварной чайничек и конфеты для девочек. А мальчики, выпивши из этого чайничка, занюхивали девичьими волосами.
То, что было в чайнике, Катя запретила Оленьке сразу: «Свалишься и не встанешь».
А Оленьке очень хотелось. И, в конце концов, пока Катя с местным Казановой, рискуя задеть кого-нибудь своими длинными ногами, выплясывала канкан, какой-то короткостриженый парень протянул Оленьке эмалированную, с отколотой ручкой кружку, с прозрачной водицей на дне. Выпив обжигающую эту жидкость, нисколечко она не опьянела, а только стало ей ещё беспечнее и счастливей. А когда все засобирались на дискотеку, и Катя потрясла её за плечо, сказав, что все одеты и ждут только её, Оленька попыталась встать и не смогла. Ноги не слушались.
– О! Да ты, девонька, в зюзю.
– Незюзяваяя, – сказала Оля и выпала из реальности.
Глава 6
Подняв тяжёлую с молоточками внутри голову, сквозь щёлку в жёлтой занавеси Оленька увидела, как бесшумно прошла на кухню и села на стул сгорбленная, как-то вдруг постаревшая баба Настя.
Лежала Оля в джинсах и свитере поверх одеяла.
Голова гудела.
– Катя, – позвала тихо.
– Вышла вся твоя Катя! – бабушка Настя, словно болванчик, покачала головой.
Тикали часы. Оленька не помнила, что было вчера: кто-то помогал ей надеть сапоги, потом, очнувшись в машине на заднем сиденье, она увидела бритый затылок белобрысого молодого водителя и снова заснула.
Почему была она в машине одна? Неужели так вот возможно: не помнить целый кусок своей жизни?
Где же Катя? Если бы с ней случилось что-то серьёзное, баба Настя сразу бы ей сказала. Баба Настя выгнала бы её из дома. Зачем она им теперь?