Без сомнения, Спенсер был тем самым человеком, которого отец выбрал ей в мужья. Оливия ни секунды не сомневалась в этом, хотя пока не было сказано ни слова. «Интересно, – размышляла Либби, – огорчит ли виконта тот факт, что новобрачная окажется не настолько невинной, насколько подобало бы невесте будущего графа. С другой стороны, если английскому лорду необходимо набить свои сундуки деньгами, может, он окажется не столь уж привередлив».
– Должна вам сказать, лорд Ламберт, – прощебетала через стол Пенелопа Харрисон, – мы безумно рады, что вы вернулись в Манхэттен.
– Я тоже, – ответил молодой человек, не отводя взор от Оливии. – На самом деле рад.
Она постаралась заставить себя улыбнуться, но не слишком успешно. Либби понимала: что бы она ни делала, что бы ни говорила, это не имеет значения. Ее замужество почти не зависит от милашки Спенсера Ламберта, зато полностью от того, какое приданое предложит ее отец.
Оливия повернулась и обвела взглядом длинный стол. Нортроп восседал во главе, мерцающее сияние свечей почти не позволяло разглядеть его лицо. Сколько же он заплатит, чтобы выдать ее замуж за этого англичанина? Он потратил целое состояние только на то, чтобы найти и вернуть ее домой. Какую же сумму выделит он теперь, чтобы отправить дочь подальше от дома?
Ходят слухи, что Энсон Стейджер отвалил миллион долларов ради того, чтобы его дочь Элен стала леди Артур Батлер. А Лили Хаммерсли, как поговаривают, стала герцогиней Мальборо за четыре миллиона долларов. Бывшая Анита Мерфи пополнила ряды богатых американских наследниц в Англии за два миллиона.
«Сколько же ты дашь за меня, отец?» Она снова обратила свое внимание на Спенсера, разглядывая его холодным, отсутствующим взором. Он показался ей довольно симпатичным: золотистые волосы, светло-карие глаза, узкое лицо с чисто выбритым подбородком. Он был на несколько лет старше Оливии. Может, ему еще не исполнилось тридцати.
Он захочет иметь наследника. После того, как его опустевшая казна наполнится деньгами, то есть произойдет то, ради чего на самом деле и затевается вся эта женитьба, ему понадобится сын, которому можно будет передать титул.
Оливия вдруг вспомнила мальчугана со взъерошенными темно-каштановыми волосами и темно-карими шаловливыми глазами, и сердце ее сжалось от боли. Сойер здесь, в Манхэттене. Она не забыла адрес дома Ремингтона на Медисон-авеню, словно он навсегда врезался ей в память. Память мучила и тревожила ее, звала навестить мальчика.
Ее отъезд, должно быть, причинил боль Сойеру.
Она даже не написала ему прощальной записки. Он и так уже потерял обоих своих родителей. Правильно ли она поступила, покинув его таким вот образом?
Если бы она могла пойти к нему… Если бы она могла попытаться объяснить ему, почему ей пришлось уехать… Если бы она могла дать ему знать, что любит его и всегда будет о нем Помнить, даже если их разделит целый океан или континент…
Если бы она только могла пойти к Сойеру! Но это означало увидеться и с Ремингтоном. Оливия чувствовала, что пока не готова к подобному испытанию.
Анна Вандерхоф сидела на противоположном от мужа конце стола, играя роль радушной хозяйки с легкостью, появившейся после многих лет постоянной практики. Гости справа и слева от нее ни секунды не ощущали себя покинутыми. Она вовлекала их в разговор, ненавязчиво заставляя рассказывать о себе, смеясь, когда следует, и одновременно присматривая за слугами, меняющими блюдо за блюдом, следя за тем, чтобы у всех гостей были наполнены бокалы и никто ни в чем не нуждался. И все-таки все ее мысли занимала дочь. Глядя сейчас на Оливию, Анна чувствовала, что сердце ее готово разорваться на части. Она прекрасно помнила, как выглядела ее дорогая девочка, когда вернулась в «Роузгейт». Она видела глубочайшее разочарование и опустошенность в зеленых глазах дочери. Анна поняла, что в Айдахо с Оливией что-то случилось, Произошло нечто, что заставило ее вернуться в Нью-Йорк без борьбы, нечто куда более существенное, чем тот факт, что ее отыскали детективы Нортропа.
Однако Анна оказалась совершенно бессильна сделать хотя бы что-то для дочери. Если бы только Оливия захотела поговорить об этом, рассказать, что произошло! Но дочь замкнулась в себе, и, что бы Анна ни говорила и ни делала, ничего не помогало.
Она снова обвела взглядом длинный стол. На белой скатерти поблескивал тончайший китайский фарфор, сверкали серебро, хрустальные бокалы и подсвечники с высокими тонкими свечами. Анна смотрела на мужа, мысленно задавая ему вопрос: «Что вы сделали, Нортроп? Что вы сделали с Оливией?»
– Похоже, виконт просто очарован вашей дочерью, миссис Вандерхоф, – заметил сосед справа, отрывая Анну от размышлений.
Анна снова взглянула на Оливию, обратив на сей раз внимание и на Спенсера Ламберта.
– Да, действительно, – ответила она.
Если уж Нортроп взялся за дело, их дочь в один прекрасный день станет графиней. Оливия Ламберт, графиня Нортклиффская. Но будет ли она счастлива, тревожилась Анна. Ведь счастье Оливии значило для нее куда больше, чем все титулы и родовые замки Англии.
«Если бы только она рассказала мне, что с ней случилось!»
Ремингтон открыл дверь в спальню Сойера. Свет из коридора нарисовал светлую полоску на коврике возле кровати. Молодой человек прошел прямо по яркой дорожке в комнату.
– Сойер?
Мальчик сразу же открыл глаза.
– Извини, что разбудил тебя.
– Я не спал.
Ремингтон сел на краешек кровати.
– Сойер, у меня появилась идея, как нам, может быть, удастся добиться, чтобы Либби по крайней мере поговорила с нами. Ты мне поможешь?
– Но мы ведь ради этого сюда и приехали, правда? – быстро ответил мальчик. – Что я должен сделать?
– Понимаешь, Либби ведь сердита не на тебя. На меня. Она очень хочет тебя увидеть. В этом я не сомневаюсь. Мы только должны напомнить ей, что ты не вернулся в «Блю Спрингс», а по-прежнему находишься здесь; в Нью-Йорке.
– И тогда она придет к нам в гости, – закончил Сойер за Ремингтона.
– Точно.
– И тогда, может быть, она захочет увидеть и тебя.
– Если повезет.
Сойер положил руку на плечо Ремингтона.
– Она захочет. Я знаю.
Ремингтон надеялся, что мальчик прав.
28
– А как насчет изумрудного платья, мисс Оливия? Оно так подходит к вашим волосам!
Оливия через плечо взглянула на служанку, которая вытаскивала из гардероба темно-зеленое бархатное платье.
– Мне это безразлично, Софи! Выбери то, что тебе нравится.
Софи прищелкнула языком.
– Как вы можете так говорить! Вы ведь собираетесь поехать кататься с виконтом в его экипаже, на вас все смотреть будут! Клянусь, во всем Нью-Йорке нет незамужней девушки, которая не мечтала бы оказаться на вашем месте, а вы говорите, что вам безразлично, что надеть! Подумать только, у вас появилось столько новых платьев – за месяц не переносить! Вы явно все время думаете о чем-то другом!
Ничего не ответив, Оливия снова отвернулась к окну и принялась рассматривать листву деревьев, меняющую свой цвет. Если закрыть глаза, легко представить осины в золотистом наряде. Но она не стала этого делать, потому что ей вовсе не хотелось видеть эти осины. Она отказывалась вспоминать о них.
– Вам лучше поторопиться, мисс Оливия. Его светлость скоро подъедет, и вы знаете, что будет с вашим отцом, если вы заставите виконта ждать.
– Да, Софи, знаю.
– И отойдите от этого окна. Вы разве забыли, что на вас только нижнее белье и корсет?
Оливия была уже готова прислушаться к совету служанки, как вдруг ее внимание привлекла маленькая фигурка. Темноволосый мальчик, засунув руки в карманы, стоял на противоположной стороне улицы и рассматривал дом Вандерхофа. Оливия потянулась вперед, почти уткнувшись лбом в стекло.