Дед спросил меня тогда строго:
— А машину как же, бросил?
— Бросил, — ответил я.
— Со снарядами бросил?
— Иначе нельзя было, — сказал я неохотно.
Но они не поверили. Ни дед, ни Петька.
Петька
Я сошёл с трёх ветхих ступенек крыльца и остановился у плетня с надетыми на жерди глиняными горшками. Вся деревенька из одиннадцати дворов была мне видна отсюда. Закат предвещал непогоду. Дед вышел встречать Петьку. Где пропадал Петька целые дни, а иногда и ночи?! Вот он подходит своей солидной походкой взрослого человека, на котором, как ни говори, семья: дед да вот ещё раненый…
— Рано вы поднялись, дяденька! — издали говорит он мне ворчливо. — Разбередите ногу, и возись с вами!
Он упорно зовёт меня дяденькой, словно не доверяя тому имени, которым я назвался. И почему всегда так насторожён его не детский, слишком озабоченный взгляд?
— Да я уже поправляюсь. Скоро нога заживёт и уйду от вас, — говорю я.
— А разве вам у нас плохо? — спрашивает он просто.
— Мне-то у вас неплохо. А вам с дедом, может быть, плохо, Петя.
— Ничего. Перемелется — мука будет, — бросает он, проходя в избу. — Фашисты не идут в деревню нашу.
«А далеко ли они от нас? И всего-то пять километров», — думаю я, но молчу и иду вслед за ним.
Вечер. Я лежу на кровати, которую мне уступил Петька. Он сидит за столом, что-то мастерит. Сверчок завёл в углу знакомую песню. Слабо мерцает фитилёк на столе, В бледном свете его задумчивым кажется лицо мальчика. Внезапно он спрашивает:
— Дяденька! Вы правда — шофёр?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Спросил, да и всё! — отвечает Петька грубо.
Мне не дремлется. Неужели поймать меня думал? Какой странный, суровый, колючий мальчик! Да и то сказать, неласковая у него судьба: мать умерла давно, отца убили в первые дни войны. Я вздрогнул, когда сильный стук потряс дверь. Вздрогнул и задремавший было в углу на лавке дед.
— Лёнька! — сказал, вставая, Петька и отпер дверь.
Лёньке, его товарищу, уже шестнадцать лет. Он работает в ремонтных мастерских у немцев, в шести километрах отсюда, и каждый день приходит к Петьке. О чём они шепчутся за печкой, озабоченные какой-то большой, не детской заботой?
— Туча идёт, сейчас прольётся, — сказал Лёня.
И тотчас первые капли дождя ударили в стёкла оконца.
— Отчего так поздно? — спросил Петя. Он неприветлив с другом.
— Ремонт производили. Фрицев понаехало — страсть! Жить им там негде. Как бы сюда не попёрли!
— Что языком трепать прежде времени! — прикрикнул Петька.
Лёнька, несмотря на то что он старше, немедленно умолкает.
— Лёнька, чего слыхать у вас? — спрашивает дед требовательно.
— Аверьяновых братьев забрали…
— За что?
— Говорят, партизаны… Оружие вроде нашли.
— Мы не партизаны. Оружия не имеем. Нам немцев бояться нечего, — вдруг в сердцах говорит Петька и смотрит на меня.
Я невольно опускаю глаза. Он так посмотрел…
Я хотел расспросить Лёньку, но Петька уже принялся выговаривать товарищу:
— И что ты деда мне беспокоишь? Звонишь языком!
Лёнька виновато замолчал.
— А немцы нас учат, — вдруг объявил он.
— Какие учителя выискались! Чему же это? — спрашивает Петька строго.
— На машинах ездить. Шофёров, говорят, им не хватает. Хотят нас выучить.
— Ну и что же, выучился?
— Сегодня первый день только учили. Про мотор рассказывали, про четыре такта.
— Сколько? — спрашивает Петька подозрительно.
— Четыре, — отвечает Лёня, расстерянно сморгнув.
— И Генку учат? — спрашивает вдруг дед.
— Так Генки же нету! — удивляется Лёня. — Его же в Германию угнали.
— Деду, — перебивает Петька звенящим голосом, — ложились бы вы спать, ночь на дворе. И кто тебя, Лёнька, за язык тянет, горе моё?.. Того угнали, того повесили другого разговору нету.
Пауза. Потом Петька спрашивает:
— Что ж, науку постиг?
— Ничего не понял.
— А ты шофёра спроси. Дяденька, рассказали бы ему.