Время от времени Роб Маккензи впадал в запои. Когда это случалось, он твердил одно и то же: нужно ехать в Шотландию и требовать восстановления справедливости. Пусть ему вернут право на высший дворянский титул! В такие минуты он смутно вспоминал, что столетие назад род Маккензи лишили звания лордов за попытку восстановить шотландскую династию Стюартов на английском престоле.
Иногда, напиваясь до бесчувствия, отец зверел, и тогда мальчик убегал в лес. Там, среди зверья и птиц, он успокаивался, отходил душой.
Между зверьем и юным Маккензи было много общего: грациозность движений, зоркий глаз, инстинкт самосохранения, прирожденное чутье опасности. У него никогда не возникало намерения причинить зло своим меньшим братьям — общение носило миролюбивый характер.
Иногда он спускался с гор в долину. Это случалось, когда у отца подходили к концу деньги и нужно было продать шкуры. Порой он предпринимал такие вылазки и по собственной инициативе. Но всякий раз Маккензи натыкался на откровенную недоброжелательность.
Густые, цвета воронова крыла волосы и бронзовая кожа, выдавая его индейское происхождение, вызывали кривые усмешки белых и недоверчивые взгляды краснокожих. Маккензи давно научился сохранять невозмутимость, полагаться лишь на собственные способности и сноровку.
Да и не нужны ему ни белые, ни индейцы! И никогда бы ни те, ни другие его не увидели, если бы не мечта. Из-за нее он не порывает с миром, который презирает.
Приходится ради своей мечты поступаться принципами, молча сносить издевки.
Последние десять лет Маккензи оказывал услуги генералу Аире Вейкфилду. Хотя он уважал этого белого человека, тем не менее неоднократно давал себе слово порвать с ним отношения. О причинах не хотелось вспоминать. Однако обещанные генералом деньги и очередные заверения не ущемлять его свободолюбия заставляли возвращаться.
Ладно, сегодня это будет в последний раз! Генералу Вейкфилду нужны сведения о передвижении апачей. Так и быть, поработает разведчиком. Продаст сведения подороже и вот тогда осуществит мечту, сделает то, что задумал.
Маккензи переоделся. Теперь на нем были охотничья куртка и штаны из выделанной оленьей кожи. Окинув взглядом осиротевшую хижину, он взял с полки Библию, томик стихов Бернса, кошель с деньгами, оставшимися от отца, завернул вместе с волынкой и шотландским нарядом в дубленую буйволовую шкуру и закопал узел под высоченной сосной.
Вот так-то! Здесь все, что связывает его с прошлым, здесь — надежда на будущее. Окажет услугу генералу Вейкфилду, вернется и заберет с собой. И волка тоже.
Остатки провианта, кое-какую одежду, старые одеяла и шкуры Маккензи оставил на своих местах. Не многим известно об этом жилище. Если наведаются индейцы из племени ютов, кое-кто из знакомых горцев — пусть пользуются.
Огонь уже догорел. Маккензи подождал, пока тлеющие угольки не рассыпались пеплом. Теперь можно и в путь! Пожара в лесу не случится.
Вскочив на своего низкорослого коня, Маккензи что-то сказал волку, тронул поводья, пересек поляну и, не оглянувшись, исчез в лесной чаще. Тишину сумерек нарушал лишь приглушенный топот копыт и протяжный волчий вой.
Накатило щемящее чувство одиночества. Дав шенкеля коню, Маккензи послал его вперед.
Глава первая
Бостон, штат Массачусетс Август, 1865 год
Сво-бо-да… Надсадный гудок паровоза как бы призывал Эйприл Мэннинг осознать происходящее. Ос-во-бож-де-ни-е! — просигналил гудок еще раз.
Господи, наконец-то избавление! Прощайте, скорбь, печаль и уныние! Эйприл вздохнула полной грудью. Неужели она снова будет радоваться жизни? Да, да… Не придется больше ходить в трауре. Только яркие платья! Будут и улыбки, и журчание аквамариновых речушек по изумрудной зелени лужаек под золотыми лучами солнышка. Ах, не это главное! Грустный сынишка станет, как все мальчишки, озорным и счастливым.
Застучали колеса… Сообразив, что состав тронулся, Эйприл взглянула на сына. Дэйвон, солнышко! Нет, теперь он — Дэйви. Только Дэйви.
В доме мужа мальчика иначе как Дэйвон не называли, хотя Эйприл считала, что это имя больше подходит взрослому, а не ребенку. Она во всем подчинялась мужниной родне, никогда не перечила. Но сейчас не желает на них смотреть! Эйприл вздохнула. Пришли проводить. Стоят у поезда. Хмурые и неулыбчивые. Осуждают, видите ли… Не прощают ей свободолюбия, стремления к счастью и радости.
Эйприл поежилась. Миссис Мэннинг, ее свекровь, золовки Эмили, Дороти и Маргарет — все четыре года в черном, вечно поджатые губы, недовольные лица. Будто она виной тому, что случилось.