— Не практикуешь ли ты… определенный вид физического шантажа?
Сюзан покачала головой и ответила:
— Нет, Блейк. Все очень просто. При мысли о твоем теле мне становится немного… нехорошо. И это все.
Он молчал. Ее слова явно потрясли его. Сюзан начала понимать, что он не в состоянии противостоять ее простоте и откровенности.
— Сколь лестно слышать такое от супруги! — сказал он в конце концов. На это Сюзан уже не ответила. Но у дверей ее спальни он снова спросил:
— Ты хочешь со мною развестись, Сюзан?
— Ах, нет! — ответила она спокойно. — Я люблю тебя — все еще люблю тебя. Но речь идет о моем «я». Оно отошло от тебя и ожидает. Я не могу принуждать себя. Это было бы нечестно с моей стороны.
Он долго смотрел на нее в упор, потом, притянув ее к себе, поцеловал в лоб.
— Спокойной ночи, — сказал он и ушел. Сюзан закрыла двери. Ей не надо было запираться на ключ. Она знала Блейка.
Но она не знала, какие думы владеют им, его серые, как море, глаза были непроницаемы. Она не хотела разводиться с ним. Она сказала ему правду, что его тело сейчас отталкивает ее, раз она не знает, кем для него является Соня. Она не могла отдать ему свое тело, пока были закрыты двери между их душами — нет, нет! Это было бы слишком низко! Ей вспомнились слова Трины, сказанные когда-то в девичьем кругу: «Иногда надо на это идти, даже если устала, как старая кошка. Когда этим пренебрегаешь, они становятся непереносимо противными. Только так можно поддерживать мир и спокойствие». Раздумывая об этом, Сюзан смотрела в окно, через которое проникал свет луны. Она не могла так обесчестить себя, а купленный таким постыдным образом мир не был бы действительным миром. В ней было нечто ценное, что должно оставаться ненарушенным, цельным. Она должна была сохранять и оберегать ту созидательную энергию, которая поднимала ее душу на головокружительную высоту и позволяла работать без ограничений болезненного страха. Даже и Блейку она не должна была позволить, чтобы он пресек поток этой энергии, потому что она была глубинным источником ее жизни; без этой энергии не было бы Сюзан. Она лежала в постели в своей большой, тихой комнате и думала о том, какую калитку ей нужно открыть, чтобы их с Блейком души воссоединились.
После долгого раздумья она обнаружила ее. Может быть, если она решится на это, они найдут новую дорогу друг к другу. На рассвете она решила, что скажет ему о своих семи скульптурах и попросит у него совета по их экспонированию. Может быть, его бы это обрадовало. Она уже не будет утаивать от него ничего. Приняв решение, Сюзан почувствовала большое облегчение, и, успокоенная, она наконец уснула.
Утром она сказала:
— Блейк, тебе не хотелось бы посмотреть на некоторые вещи, которые я сделала?
Он выглядел прекрасно и в некоторой степени неприступно в своем светло-сером костюме. В столовой были спущены жалюзи; Кроун подавал кофе и фрукты. На ней был серебристо-белый халат, который так нравился Блейку. Рядом с ее салфеткой лежало письмо от Джона из лагеря. Она была весела и полна оптимизма. И потому, не мешкая, она взялась за дело.
Блейк пришел несколько раньше нее, он привстал, когда она садилась, а потом снова сел. Он внимательно смотрел на нее.
— Ты знаешь, мне хотелось бы… я уже давно хотел спросить у тебя о твоей работе, но ты ведь такая независимая! — Он улыбнулся, но Сюзан почувствовала в его голосе раздражение; или это ей показалось?
— Мне вообще не приходило в голову, что ты об этом думаешь! — воскликнула она. — Я ждала, когда ты сам спросишь об этом.
— Но почему, ведь я тебе всегда показываю все, что делаю?
Она посмотрела на него. Может быть, она ошиблась насчет Блейка?
— Не знаю почему, но мне казалось, что я своей работой от тебя полностью отделена, может быть, потому, что ожидала, что тебе это не понравится. Или же, возможно, потому, что чувствовала потребность сначала что-то сделать, прежде чем начать говорить об этом. Честное слово, не знаю, Блейк.
— Ну потому ты так и независима, что тебя одолевает какой-то страх, — сказал он спокойно.
— Ты так думаешь?
— Да. Собственно говоря, в тебе никогда нельзя разобраться.
— Я тебя не понимаю, — растерянно сказала она.
— Ты все видишь иначе, чем прочие, и постоянно находишься на каком-то удалении от них. Нелегко приблизиться к тебе, Сюзан. Тебе известно, что почти все мои друзья боятся тебя?
— Боятся? — Это ошеломило ее. — Почему, Блейк?
— Им кажется, что ты очень много мнишь о себе, что критикуешь их уже тем, как сидишь и наблюдаешь за ними.
— Но ведь я… но это совсем не так! — Ей хотелось плакать. — Это просто моя привычка — наблюдать за людьми. Я даже об этом и не догадывалась.
Их разговор был натянут, словно они были чужими. Она не могла этого вынести. Внезапно из ее глаз хлынули сдерживаемые слезы.
— Не говори, что не понимаешь меня, — шептала она.
Но он на нее даже не посмотрел, не видел, что она плачет и продолжал злорадно:
— Неужели женщины не хотят быть таинственными и непонятными?
И действительно, она теперь ощущала, что еще больше отдаляется от него, как и от всех прочих, точно так, как он ей только что говорил. В то время как она работала день за днем, люди избегали ее. У нее не было времени на дружбу, на приятельские отношения. И детей она, собственно, видела только утром и вечером. А теперь она на ночь запиралась и от Блейка. Он сидел на другом конце стола и казался нереальным и далеким в косо падающих лучах солнца.
— Блейк, скажи мне что-нибудь настоящее! — просила она. — Ну, говори же!
Если бы он теперь обратился к ней серьезно, она подбежала бы к нему, упала бы перед ним на колени, обняла и в слезах просила бы его: «Соня мне уже не мешает — ничто мне не помешает, только если ты будешь рядом со мной!»
Но он посмотрел на нее и сказал все тем же веселым голосом:
— Что мне надо тебе сказать, Сюзан? Что ты сегодня утром прекрасна? Но ты прекрасна всегда, и я тебе это так часто говорю… Завтракай, а после мы пойдем смотреть на эти твои восхитительные вещи.
Он смочил пальцы в полоскательнице, где плавало несколько розовых лепестков, и вытер их о свежевыглаженную полотняную салфетку. Кроун внес почки, поджаренные на шпике, и Блейк с обычным аппетитом взялся за них. Он всегда плотно завтракал и при этом сохранял врожденную стройность фигуры.
— Наконец-то нашелся кто-то, кто умеет как следует готовить почки на вертеле, — сказал он серьезно.
— Я рада, — ответила Сюзан. Ведь она потратила долгие драгоценные часы на поиски новой поварихи, потому что почки, которые он любил есть на завтрак, никто не умел приготовить, пока внезапно Джейн не предложила:
«Я бы каждое утро ходила, мадам, и готовила ему эти почки, только бы он перестал ругаться. Но вам придется объяснить всем на кухне, что вы меня посылаете только ради этого».
«Благодарю вас, Джейн, вы всегда в тяжкую минуту спешите мне на помощь».
— Ну, пошли? — спросил Блейк.
Сюзан мгновенно встала — у нее немножко дрожали колени. «Яне боюсь его», — сказала она про себя, а вслух ответила:
— Сейчас, только переоденусь, Блейк.
Они сели в машину, и Банти с важным видом промчал их к ателье. И все же она отвела его на место, где укрывалась от него.
— Сюзан! — ужаснулся Блейк. — Такой шум и грязь!
— Но все это остается на улице, — быстро сказала она. — Зато у меня здесь много места.
Опередив его, она взбежала вверх по лестнице и отомкнула двери. Но когда он вошел и осмотрелся, она снова задрожала.
— Садись, милый, а я присяду к тебе на подлокотник, — умоляюще произнесла Сюзан.
Блейк присел, она устроилась возле и ожидала его приговора с бьющимся сердцем. Когда на ее статуи смотрел Дэвид Барнс, она была в них уверена, но теперь, перед предвзятым взглядом Блейка она потеряла уверенность. Статуи вдруг показались ей холодными, тяжелыми и гигантскими. По сравнению с изысканностью его работ они казались грубыми.
— Я совершенно ошеломлен, — выдавил наконец из себя Блейк. — Сюзан, это колоссально! Когда же ты успела сделать все это?