В мертвой тишине Джим смерил взглядом губернатора. Тот сидел неподвижно, его рот был слегка приоткрыт, глаза уставились в пустоту. Джим неожиданно почувствовал уверенность в себе и даже прилив симпатии аудитории, включая членов Комиссии. Но столь же внезапно симпатия эта сменилась чувствами недоумения и досады.
— Высокородный? Вы? — Хейнман, казалось, задавал вопрос сам себе. Довольно долго он смотрел на Джима недоуменным взглядом, затем взял себя в руки и словно бы вспомнил о своем положении и обязанностях. — В это трудно поверить. — В голосе сквозила прежняя едва уловимая ирония. — Чем вы докажете это?
Джим спокойно кивнул на губернатора Альфы Центавра 3.
— Губернатор знает Высокородных. Мало того, он видел меня в их среде. Он может подтвердить мои слова, если, конечно, вы поверите такому свидетелю.
— О, — Хейнман откинулся в кресле и по инерции отъехал с ним от стола. — Думаю, свидетельству губернатора мы поверить можем.
Он повернулся к маленькой фигурке гостя и громко, чтобы слышали все, спросил:
— Мистер Кейл, находящийся здесь, утверждает, что он — Высокородный. Что по этому поводу думаете вы, губернатор?
Взгляд губернатора по-прежнему был устремлен на Джима. Он открыл рот, намереваясь говорить, затем закрыл; наконец, с трудом выговаривая слова земного языка, сказал:
— Нет, нет… Он никогда не может быть Высокородный… НЕТ!
Над аудиторией пронесся шумный вздох. Джим медленно поднялся и скрестил на груди руки.
— Сядьте, мистер Кейл! — крикнул Хейнман, но Джим не удостоил его окрик вниманием.
— Адок! — позвал он в пространство, и в проходе между столом Джима и сценой, на которой размещались члены Комиссии, внезапно появился Адок. Он стоял неподвижно, могучее тело слегка поблескивало в электрическом свете белыми энергетическими полосами. Публика вновь издала вздох — вздох трепета. Затем наступила тишина.
Джим обернулся и показал на одну из стен.
— Это наружная стена, Адок. Я хочу, чтобы ты открыл ее. Просто открыл, без всякого шума, обломков, скачков температуры. Сделай это.
Старкин встал вполоборота к указанной стене. Казалось, он не произвел ни единого резкого движения… На мгновение вспыхнул ослепительный свет, и раздался хлопок, похожий на взрыв электрической лампочки. В стене образовалось отверстие неправильной формы, сквозь которое виднелись крыши домов и голубое небо с мелкими барашками облачков.
— Убери эти облака, Адок, — приказал Джим.
Послышалось пять или шесть еле слышных, неуловимо коротких свистков. И небо стало ясным и чистым.
Джим повернулся к сцене и, театрально подняв руку, указал ею на губернатора Альфы Центавра 3.
— Адок… — медленно начал он.
Маленькая смуглая фигурка кубарем скатилась со сцены. Подбежав в Джиму, губернатор попытался схватить его за руку.
— Нет, нет, Высокородный! Нет! — вскричал он на языке Империи. В отчаянии он продолжал по-английски.
— Нет! — Едва не вывернув голову, он обернулся к Комиссии. Его голос, обезображенный сильным акцентом, звучал в мертвой тишине довольно неестественно. — Я ошибался! Он — ВЫСОКОРОДНЫЙ! Истинно говорю вам: он — Высокородный!
Голос губернатора сорвался на визг. На лицах Хейнмана и остальных членов Комиссии появилось недоверие, смешанное с ужасом. Постепенно разворачиваясь, губернатор оказался лицом к сцене.
— Нет, нет! — продолжал губернатор. — Я говорю так не потому, что он собрался со мной что-то сделать! Не из-за Старкина. Вы не понимаете! Старкины не подчиняются никому, кроме Императора и тех Высокородных, которым он жалует Старкинов. Они преданы лишь Высокородным! Это так! Он действительно Высокородный! Я был не прав! Вы должны вести себя с ним, как с Высокородным, потому что он действительно Высокородный!
Впав в истерику, губернатор повалился на пол. В это время Джим почувствовал, как чья-то рука скользнула в его ладонь. Он оглянулся. Рядом стояла Ро.
— Да, действительно. — Ро заговорила на правильном, хотя и несколько неуклюжем английском. — Я — Высокородная, и говорю вам, что Джим — тоже Высокородный. Император усыновил его, это верно, но, объявив это, Император сказал, что не вносит в судьбу Джима ничего нового. Джим рисковал жизнью ради вас, он привел с собой меня и Адока, дабы мы помогли вам когда-нибудь взять в свои руки наследство Империи.
Она указала на губернатора.
— Уверена, этот человек участвовал в заговоре Галиана. Не кто иной, как он прислал Вотану камень от имени Джима, однако то был не камень, а особое устройство, сконцентрировавшее на Вотане голубое свечение; бедный Император решил, что видит Голубого Зверя из своих неотвязных кошмаров. Он настолько испугался, что приказал Старкинам убить своего дядю, как и задумал Галиан. Не этот ли человек посоветовал судить Джима за предательство?
— Я лгал… Я сказал им, что принцесса Афуан скоро свергнет Высокородного Словиеля и начнет мстить Земле… — простонал губернатор, пряча лицо в ладонях. — Я был не прав. Он — Высокородный! Не только из-за усыновления, но и по рождению. Я был неправ…
На лице Хейнмана явно отражалась происходившая в нем внутренняя борьба. В конце концов, он принял решение и он стал похож на человека, который долго блуждал в потемках, и неожиданно вышел на яркий солнечный свет. До того яркий, что стало больно глазам…
Джим посмотрел на Хейнмана, потом на маленького губернатора и вновь на Хейнмана.
— Н-да, — произнес он мрачно. — Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему Империю нельзя было допустить до Земли любой ценой…
Филип Дик
ЧТО СКАЗАЛИ МЕРТВЕЦЫ
Глава I
Ящик из небьющегося пластика с телом Луиса Сараписа стоял посреди просторного зала Всю неделю, пока к нему был открыт доступ, не укорачивалась длинная очередь скорбящих, пришедших проститься с покойным.
Слушая тяжкие вздохи старых дам в черных платьях, глядя на истощенные горем морщинистые лица, Джонни Бэфут сидел в углу и с тоской дожидался своего часа. Не своей очереди, а того момента, когда посетителей попросят удалиться, и он сможет заняться делом, ничего общего с похоронами не имеющим.
В соответствии с завещанием ему — шефу отдела общественных связей в концерне Сараписа — предстояло возвратить хозяина к жизни.
Только и всего.
— Keerum! — пробормотал Джонни, взглянув на часы — до закрытия зала оставалось два часа. Он проголодался, да и замерз: от морозильной установки, служившей Сарапису гробом, по залу распространялся холод.
— Выпей горячего кофе, Джонни, — предложила Сара Белле, подошедшая с термосом. Она откинула со лба мужа иссиня-черную (гены чирикахуа) прядь. — Бедненький! Ты плохо выглядишь.
— Да, — кивнул Джонни. — Не по нутру мне все это. — Он указал подбородком на ящик и очередь. — Я и живого-то его не слишком любил, а уж такого…
— Nil nisi bonum, — тихо произнесла Сара.
Джонни озадаченно — может, недослышал? — посмотрел на нее. Иностранный язык, догадался он через секунду. Сара Белле окончила колледж.
— Цитата, — пояснила Сара. — Или ничего, или только хорошее. Так говорил зайчонок Барабанщик из «Бэмби». Надо знать классику кинематографа, Джонни. Если бы ты бывал со мной по понедельникам на вечерних лекциях в Музее современного искусства…
— Послушай, — перебил Джонни с отчаянием в голосе, — я не хочу его оживлять! Господи, зачем я только согласился! Ведь говорил себе: помрет старый мошенник от эмболии — и все: прощай, бизнес… — На самом деле Джонни никогда не думал об этом всерьез.