— Меняйте форму, — бросил мне тюремщик.
— Почему? — удивился я.
— Понятия не имею…
На одежде, которую мне выдали, красовались квадратные заплаты белого цвета — одна на левой стороне груди, другая — на левой коленке, третья — в сгибе правого колена. Это означало, что меня поставили под «особый надзор». Обычно это делали с теми заключёнными, которые бежали или пытались бежать из тюрьмы.
Как состоящий под особым надзором, я был помещён в специальную камеру с дополнительными замками на двери и решётками на окне. Всю ночь в камере горел свет: каждые пятнадцать минут в глазок заглядывал тюремщик. На ночь у меня отбирали всю одежду.
Пока я находился в Уормвуд Скрабс, меня ежедневно, кроме воскресенья, переводили в новую камеру. Последняя мера была не столь уж скверна. Вместо того чтобы сидеть в своих одиночках, «особонадзорные» с шумом и гамом менялись камерами, перенося с собой всё, в том числе и «мебель» (стул, подставку для кувшина, зеркало и матрац). Это вносило некоторое разнообразие в режим. Специально приставленный тюремщик сопровождал меня всюду. Даже в баню. В этом тоже было своё преимущество, так как вместо обычных двадцати минут я мог мыться сколько угодно: пока я натирал себя губкой, мой «телохранитель» спокойно сидел в предбаннике, попивая чай со старшим надзирателем бани. А как известно, для англичан чаепитие почти священный обряд, которому они могут предаваться сколько угодно долго.
Повсюду в тюрьме меня сопровождал «журнал учёта». Тюремщики расписывались в нём, передавая своего заключённого с рук на руки, а также после его возвращения в камеру. На прогулку «особонадзорных» водили отдельно от остальных заключённых.
Что ж, я и не рассчитывал на снисхождение. Но разработанные английской контрразведкой методы давления не действовали. Свет не только не мешал мне спать, но, наоборот, позволял читать и после «отбоя» — мне всегда хватало шести-семи часов сна в сутки. Но по характеру своему я — борец, несправедливость всегда мне была ненавистна, и здесь, в тюрьме, я вовсе не собирался мириться с незаконным переводом на особый режим и был намерен до конца бороться за свои, предусмотренные тюремными правилами, права. Мне бросили вызов — я принимал его. Противник даже не понимал, что предоставил мне высшее благо — теперь я мог снова действовать. Бороться!
Наутро после перевода под особый надзор я попросил записать меня на приём к начальнику тюрьмы. Через час меня вывели из камеры и доставили в кабинет начальника, или «губернатора», тюрьмы, как его называли в Англии.
— Почему со мной обращаются так же, как с заключёнными, внесёнными в список лиц, совершивших «попытку к бегству»? Есть ли у вас сведения о том, что я предпринимал подобные попытки? — спросил я подчеркнуто твёрдо.
— К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос, — «губернатор» уходил от ответа. — Я только что вернулся с совещания начальников тюрем и сам не могу понять, почему вы, мистер Лонсдейл, оказались «в заплатах» (так называют особый режим на тюремном жаргоне)…
Мне пришлось не раз обращаться к «губернатору», пока тот наконец не сообщил, что Лонсдейла взяли «под особое наблюдение» по личному указанию министра внутренних дел, который это свое указание не мотивировал. Что ж, я посчитал это актом политической дискриминации и тут же энергично протестовал перед всеми, начиная от «своего» члена парламента (то есть парламентария от округа, в котором я жил в момент ареста) и кончая королевой.
Днём я работал — шил для почтового ведомства мешки из холста. Это была довольно сложная конструкция, так как в мешок вшивается квадратное дно, а в верхнюю часть вставляют металлические глазки, через которые пропускают верёвку, чтобы его туго затягивать. В таких мешках развозят почту по месту назначения после сортировки. Шов должен быть исключительно прочным. Поэтому мешки шили двойной суровой ниткой, навощенной варом. При этом нужно было делать восемь стежков на один дюйм. Для того чтобы заработать допустимый еженедельный максимум (чуть больше стоимости пачки сигарет), нужно было работать до изнеможения.
Однако стоило немного приноровиться, и эта работа выполнялась чисто механически, что позволяло мне мысленно уноситься совсем в иной мир. К тому же в тюрьме учётом продукции ведали заключённые, и было нетрудно договориться (дать немного табака или оказать какую-либо услугу) о «приписках». Так как заключённых время от времени переводили в другие тюрьмы, то у «учётчика» всегда был резерв — работа, выполненная заключённым, который отбыл в другое заведение или уже освобождён.