— Как это произошло? Если можно — подробнее.
— О том, что контрразведка «вышла» на меня, я понял в конце 1960 года. Два месяца меня не было в Англии. На следующий день после приезда — это было во второй половине октября — я отправился в отделение Мидлендского банка на Грейт-Портленд-Стрит, чтобы забрать хранившийся там портфель с деловыми бумагами. Как только я его открыл, сразу стало ясно: в бумагах кто-то рылся — об этом сообщила нехитрая ловушка, поставленная мною для любителей копаться в чужих вещах.
А надо сказать, что перед этим я нанес традиционный визит управляющему. Тот был необычайно любезен, минут двадцать болтал со мной о всяких пустяках.
— Вы были знакомы с этим банковским деятелем? Когда-то я оказал ему небольшую услугу. Но особой
теплоты в наших отношениях не было. Вот почему меня сразу насторожила любезность управляющего... Очевидно, его попросили задержать меня минут на двадцать, чтобы контрразведчики успели установить слежку. Во время процесса я поручил своему защитнику задать вопрос об этом управляющему — тот выступал как свидетель обвинения.
— Ну, и...
— Управляющий очень неохотно признал, что дело обстояло именно так.
— Так... А что вы сделали, когда заметили, что в ваших бумагах рылись?
— Ничего.
— Ничего?
— В такой ситуации самое важное — не показать, что я «засек» внимание контрразведчиков. Так можно было выиграть еще немного времени. Я в тот день не сразу возвратился домой. Долго ездил по Лондону — проверялся. «Хвост» заметил быстро — контрразведчики работали грубо. Первое побуждение — отделаться от них, оторваться. Но так поступать нельзя: контрразведка знает теперь мой адрес, мои фирмы. Если я дам шпикам понять, что заметил слежку, они начнут действовать более осторожно, и тогда в нужный момент мне будет труднее от них избавиться.
— И вы решили...
— Строго придерживаться обычного для меня рабочего ритма. Следить за действиями противника. И принять меры для обеспечения безопасности товарищей, работавших со мной.
ГЛАВА XXVI
Через некоторое время обыску подверглась моя квартира в «Белом доме». Его, разумеется, производили незаконно, без ордера, а потому инсценировали кражу, причем довольно топорно. «Воры» унесли ручные часы — будильник, но не тронули очень дорогого фотоаппарата — он лежал в том же письменном столе, что и часы. «Воры» явно понимали нелогичность своего поведения, но ничего не могли поделать: фотоаппарату еще предстояло фигурировать в качестве вещественного доказательства на суде. При первых признаках слежки я сообщил об этом Центру. Конечно, я не был уверен, что мной заинтересовалась именно контрразведка. Центр тоже, к сожалению, еще не мог знать причины повышенного интереса ко мне. Тем не менее я получил указание немедленно свернуть работу, хотя ряд заданий носил крайне важный характер и не был еще завершен. Как всегда, в Центре руководствовались стремлением вывести из-под удара людей и свести к минимуму возможные потери. Все другие соображения были отодвинуты на второй план.
Тогда мне особенно пригодилось, что в «Белом доме» было несколько выходов. Возвращаясь домой поздно вечером, я зажигал свет, включал магнитофон с записью своего голоса и выскальзывал из квартиры. Обычно в это время в коридорах не было ни души. Квартира располагалась рядом с лестницей одного из запасных выходов. По ней я переходил на другой этаж и по нему — в противоположное крыло. Спускался вниз в темный переулок позади «Белого дома». Автомашину я умышленно оставлял возле главного входа — пусть наблюдатели болтаются около нее. После этого немного блуждал по наиболее темным и запутанным переулкам и, наконец, выбирался на какую-нибудь магистраль, где можно было поймать такси. Оставив такси, я отправлялся дальше на метро или же звонил нужному человеку из телефона-автомата.
Начал я с радиста. Набрав номер его телефона, я услышал знакомый хрипловатый голос. Тем не менее разговор начался с определенных, для посторонних ничего не значивших фраз, подтверждающих, что беседуют именно те, кто называет себя, и что у них все в порядке.
— У меня плохая новость для тебя, Эдди, — закончив положенный «ритуал», наконец сказал я.
— В чем дело? — голос на другом конце провода был безмятежно спокоен.
— Твоя мама немного нездорова и просит срочно навестить ее. (Мама означала Центр).
— Ну, знаешь, я не могу бросить все, — откровенно выпалил радист. — Может, обойдется? Лучше я пошлю ей телеграмму. Она ведь часто болеет... Так меня могут уволить с работы.
— Я тебя понимаю, — жестко сказал я. — Но ты сам знаешь, что просьба матери — приказ для настоящего сына.
Наконец-то радист понял, что ему приказывают немедленно бросить все и уезжать из страны. Ясно, что он считал себя в безопасности, так как практически никогда не встречался со мной — мы пользовались почти исключительно безличной связью, и ему было трудно согласиться вот так, сразу, без объяснения причин свести на нет свои многолетние усилия.
— Ты меня понял? — переспросил я.
— Да... Когда нужно выехать?
— В течение суток... Передавай привет маме.
— Просьбу выполню. До встречи...
— До встречи.
Встреча состоялась через семь лет. «Эди» — его звали уже иначе — рассказал мне, что ему стоило огромных усилий воли выполнить этот приказ. Но уже через несколько дней он на всю жизнь убедился, что без строжайшей дисциплины разведка работать не может.
Так мне удалось в основном выполнить указание Центра. Были свернуты несколько операций.
Не все мои товарищи признавали нависшую угрозу провала. В ответ на указание немедленно покинуть страну они пытались убедить меня, что лично у них все в порядке и они могут продолжать работать. Каждый подчеркивал, как трудно было ему проникнуть в страну, надежно осесть там.
В эти дни мне пришлось работать как никогда много — дела фирмы требовали моего непременного участия. Ох, как хотелось плюнуть на свое «прикрытие», но этого-то как раз и нельзя было делать: контрразведке полагалось знать, что я по-прежнему ничего не подозреваю. Поэтому я продолжал ходить в свою контору, вел переговоры с клиентами, виделся с друзьями. О том, чтобы уехать самому, не обеспечив полной безопасности товарищей по работе, не могло быть и мысли.
Многочисленные коллеги по бизнесу, знакомые ничего не замечали — я был, как всегда, общительным и жизнерадостным.
Обсудил со своими партнерами план расширения фирм. Весело провел вечер с бывшими сокурсниками. Договорился пойти в театр с приятельницей, которой давно обещал это.
Среди последних операций, которые мне предстояло провести, была назначенная на 7 января 1961 года встреча с Хаутоном. Я должен был сообщить, что уезжаю на время из страны и извещу его по почте о следующей встрече.
Мы условились увидеться на улице Ватерлоо-Роуд, неподалеку от известного английского театра «Олд Вик». В этом районе нет жилых домов, и во второй половине дня по субботам там буквально ни души. Я заранее наметил тихий переулочек километрах в трех от места встречи и, оставив там машину, зашагал в расположенный недалеко кинотеатр, так как до встречи оставался целый час и его надо было где-то убить. Это был последний час моей свободной жизни в Англии.
Программа шла непрерывно, войти в зал можно было в любое время. Как всегда, перед вестерном была хроника, потом мультфильм и рекламный ролик. Едва начался ковбойский фильм и герой, как это положено по канонам «лошадиной оперы» (так называют «вестерн» сами киношники), провел свою первую и непременно неудачную стычку со злодеем, я тихо поднялся — пора было уходить. Прошел по полупустому залу мимо дремавшей у входа билетерши, открыл дверь на улицу.
Там по-прежнему все было тихо и спокойно.
Тот же хмурый, лишенный света и тени день. Набухшее дождем зимнее небо. Скучные лица редких прохожих. Забрызганные грязью автомашины.
Я сел за руль и не спеша двинулся поближе к месту встречи. Припарковался в нескольких кварталах от нужного перекрестка. Снова проверился — слежки не было.