В «приемной» меня уже ждала одежда, в которой я был арестован: темный плащ, серый с зеленым отливом костюм, черные ботинки, белая сорочка, галстук.
— Одевайтесь, — предложил Берджес.
Я переоделся, испытывая при этом неимоверное счастье. Как можно тщательнее перевязал свои вещи. При этом улыбался («Сияю, наверное, как медный самовар... Ну, да ладно. Вроде бы — все...»)
Мне выдали «ценности». Получение их я засвидетельствовал своей подписью («Все-таки правильно сделал, что проследил, чтобы все это было точно записано»). Теперь все эти вещи были дороги как память о трудных годах моей работы.
— Идемте, — наконец произнес Берджес, и мы отправились в кабинет начальника тюрьмы.
Там кроме «губернатора» были еще двое. Оба в штатском. Одного я видел за пару дней до этого — словно невзначай тот прошел мимо меня во время прогулки, высокий, седой. Он явно принадлежал к полицейскому ведомству — выдавали выправка и манера вести себя. Другой, моложавый, ниже среднего роста, видимо, формы не носил, обыкновенный штатский костюм сидел на нем привычно и легко.
— Доброе утро, мистер Лонсдейл, — сказал начальник тюрьмы и протянул мне руку. Мне! Руку!
Впервые тюремная администрация пожимала мне руку. Так начальник тюрьмы мог поздороваться только с заключенным, которого ждала свобода.
— Доброе утро, — ответил я, старательно сдерживая радость.
— Я хочу представить вас этим джентльменам. Мистер... — он назвал «моложавого» мистера. Последовало рукопожатие, — начальник канцелярии министра внутренних дел.
Начальник канцелярии министра приветливо улыбался.
— А этот джентльмен — старший инспектор из управления полиции Бирмингема.
Старший инспектор тоже весьма радушно улыбнулся, протянул руку.
Затем все уселись в глубокие кресла у горящего камина. Представитель министерства внутренних дел сказал, что привез пакет, который должен быть вскрыт только в присутствии мистера Лонсдейла. Он достал из кармана большой конверт и показал сургучные печати. Сломал их. Внутри был другой конверт, поменьше, который он передал начальнику тюрьмы. Начальник тоже показал печати и только после этого вскрыл конверт. Затем он принялся читать довольно длинный документ.
Текст был написан на принятом в Англии официальном жаргоне, о котором сами англичане говорят: «К чему писать одно слово, когда его можно заменить пятью». Содержание сводилось примерно к следующему: в соответствии с тюремными правилами от марта 1964 года вам предоставляется временное освобождение. Вас доставят на базу королевских военно-воздушных сил в Западном Берлине и обменяют на британского подданного. Если по какой-либо причине обмен не состоится, вас доставят обратно в Соединенное Королевство и вы отдадите себя в руки тюремных властей.
Закончив читать, «губернатор» подал документ мне, указательный палец его при этом был нацелен на подпись заместителя министра внутренних дел.
Я и не сомневался в подлинности бумаги.
— Я счастлив поздравить вас, мистер Лонсдейл, с освобождением, — произнес «губернатор», — и желаю вам удачи.
Остальные два джентльмена кивнули, присоединяясь к нему. Пока читался документ, я ничем не выражал своих чувств. Теперь же снова позволил себе улыбнуться. Особого волнения я не испытывал: после медицинского осмотра я ожидал этого события со дня на день и подготовился к нему.
Затем начальник тюрьмы — мистер Харрис предложил получить деньги, хранившиеся в тюрьме. Их было что-то около ста фунтов. Я расписался в получении.
— Я хотел бы напомнить вам о своих рукописях с переводами... Могу ли я взять их с собой?..
— К сожалению, я этого не могу сейчас разрешить. Я получил указание предварительно направить их на цензуру.
Тогда я сказал, что оставляю на их пересылку деньги, скопленные из мизерного тюремного заработка, которые числились за мной в тюремной лавке (около двух с половиной фунтов).
Харрис был явно поражен объемом переводов, сделанных мною в тюрьме. Ко дню освобождения я исписал около двух тысяч страниц!
Как только я вернулся на Родину, написал Харрису и попросил скорее переслать переводы. Последовал ответ: по этому вопросу следует обращаться в министерство внутренних дел. Оттуда я вообще не получил ответа. Прождал месяцев шесть и обратился с жалобой к лорду Стонэму. Как бывший заключенный, я просил лорда помочь получить рукописи. Буквально через неделю пришел ответ с обещанием разобраться с этим делом. Недели через две рукописи прибыли.
Харрис получил назначение в Бирмингемскую тюрьму лишь за несколько месяцев до моего освобождения. Он был значительно умнее и культурнее своего предшественника, который «дорос» до своего поста из рядовых надзирателей. Новый начальник тюрьмы слыл просвещенным либералом. Он серьезно задумывался над проблемами перевоспитания и духовного возрождения своих подопечных. Я даже сочувствовал ему, видя бесплодность его попыток преодолеть косность. Харрис считал мое освобождение естественным и правомерным. Расставаясь, он неожиданно сказал по-русски: «До свидания!»
— До свидания, — ответил я и рассмеялся. — Я заметил, что вы, мистер Харрис, с большой неохотой применяли против меня различные дискриминационные меры, предписывавшиеся министром внутренних дел... (Взгляд в сторону начальника канцелярии...)
Будучи умным человеком, Харрис промолчал в ответ и лишь вновь пожелал мне счастливого пути...
Так я начинал путь к свободе. Старший полицейский чин, который должен был сопровождать меня до самолета, извиняющимся голосом сообщил, что приказано надеть на меня наручники, хотя при данных обстоятельствах он сам не видит никакой необходимости в этом...
— Приказ есть приказ, — мрачно промолвил полицейский, защелкивая наручники.
Видимо, кто-то из министерства внутренних дел решил, что я надумаю бежать по дороге на Родину...
Во дворе тюрьмы меня посадили на заднее сиденье машины. Справа и слева сели полицейские в штатском — старший чин и молодой сыщик, к которому я был прикован наручниками. Рядом с шофером разместился какой-то неизвестный. Как оказалось потом — один из руководящих работников английской контрразведки.
Машина выехала через тюремные ворота. Никто из тюремщиков ее не сопровождал. Я машинально отметил это нарушение тюремных правил: осужденных при переводе из одной тюрьмы в другую всегда сопровождали тюремщики. Оплошность сразу же показала дежурившим в воротах охранникам, что Лонсдейла не просто переводят в другую тюрьму... Не прошло и часа, как обо всем узнали газетчики. Дело в том, что газеты платят тюремщикам от 5 до 15 фунтов за каждую «интересную» новость. И хотя английские власти стремились сохранить подготовку к обмену в тайне, невнимание к «мелочам» позволило всем газетам узнать о том, что происходит с Лонсдейлом.
За воротами тюрьмы к нам присоединилась вторая машина. Заметив это, я не выдержал и спросил старшего полицейского:
— Неужели вы действительно думаете, что я брошусь назад и попытаюсь ворваться в вашу тюрьму?
— Я этого не думаю, — ответил он. — Вторая машина сопровождает нас на тот случай, если автомобиль сломается. Мы должны прибыть на аэродром точно в назначенное время.
Вот она, свобода... Небо, весеннее солнце. И люди, люди, люди... Сколько же их! Знакомые улицы Бирмингема... В тюрьме я иногда позволял себе подумать об этой первой минуте встречи с остальным миром. Не ударит ли меня резкая смена обстановки? Некоторые заключенные, пробыв много лет в тюрьме, с трудом переносят внезапный выход на волю... Но нет, я реагировал на эту приятную перемену в своей жизни вполне спокойно. Мне показалось, что ничего особенно даже и не изменилось. Витрины магазинов выглядели как и раньше. Рекламировались те же сорта виски и сигарет. Тротуары были забиты пешеходами. Бросились в глаза только перемены в модах: юбки стали короче, прически выше, обувь еще уже. Обратили на себя внимание и новые модели автомобилей.
Мы выехали на автостраду и помчались в сторону Лондона. Мимо проносились бесчисленные автомобили. Мелькали указатели поворотов к знакомым городам. Когда проезжали мимо одного из расположенных на автостраде ресторанов, я почувствовал острый приступ голода, вдруг захотелось поскорее — сейчас же! — съесть что-нибудь приличное! Но, конечно, конвоиры не согласились бы ввести меня, прикованного к сыщику, в ресторан.