Чемоданы пассажиров были снабжены бирками с именами владельцев, и, когда мы перешли в таможенный зал, весь багаж был уже рассортирован по алфавиту. Я нашел два своих небольших «сака». Осмотр был быстрым, поверхностным, и чиновник, угрюмую физиономию которого украшали традиционные усы щеточкой, уже был готов пропустить их, когда обратил внимание на фотоаппарат, висевший у меня на груди.
— Как долго вы намерены пробыть в Англии? — неожиданно спросил он.
— Не меньше года. Я поступаю в Лондонский университет.
— В таком случае вы считаетесь не туристом, а постоянным жителем. Придется платить пошлину за фотоаппарат…
— Какова сумма пошлины?
— Сейчас отвечу…
Таможенник порылся в каком-то справочнике и предложил внести 84 фунта стерлингов. Конечно, я мог тут же уплатить эту сумму, но я не хотел пускать на ветер государственные деньги. Да и, по сути дела, это был чистейший грабёж среди белого дня. Нужно было что-то сообразить.
— В таком случае, — сказал я, — я не буду ввозить мой фотоаппарат. Оставлю его у вас.
Таможенник нехотя взял «экзакту». Придирчиво осмотрел её, зачем-то пощелкал ногтем по хрустящему кожаному футляру и сказал:
— Если в течение трех месяцев вы покинете Англию через Саутгемптон, то сможете тут же получить аппарат обратно. Если вы задержитесь, ваша камера будет отправлена на центральный склад, и тогда вы должны за неделю до выезда уведомить центральную таможню о дате и месте выезда из страны…
— Каким образом я смогу получить камеру обратно?
— Я выпишу вам квитанцию.
Специальный поезд, который ожидал пассажиров «Америки» прямо в порту, доставил нас на лондонский вокзал Ватерлоо примерно к семи вечера. Стало уже темно, моросил мелкий дождь, и я решил остановиться на ночь в ближайшей гостинице.
С чемоданами в руках я пересек площадь, чувствуя, как за воротник ползут тяжёлые холодные капли дождя, и, заметив светящийся неон вывески отеля, двинулся к нему.
Я уже привык к тому, что в Западной Европе около вокзалов всегда полным-полно отелей, и был удивлён, что возле вокзала Ватерлоо находится всего лишь одна гостиница, да и то старая, построенная лет сто, если не больше, тому назад.
Получив ключ от номера, я смог убедиться, что со дня открытия отеля в нём явно ничего не изменилось, если не считать того, что газовое освещение было заменено электричеством. Номер поразил меня страшным холодом и неуютностью. Стены, пол, окна, казалось, источали тяжёлый запах сырости. А за окном — дождь, темнота, незнакомый город. Всё это создавало ощущение одиночества и потерянности (дома сейчас уже стояли долгие весенние вечера с голубой звездой над горизонтом, стеклянным, хрустким ледком…).
Приглядевшись, я заметил в пустом, давно нетопленном камине газовую печку. Рядом находился счётчик, в который нужно было опустить шиллинг, тогда печь включалась на пару часов.
Я бросил монету и, присев к огню, положил перед собой карту Лондона, купленную на вокзале. Оказалось, что я остановился на самом берегу Темзы, и стоило перейти мост Ватерлоо — так знакомый по знаменитому фильму, — и я попадал в центр города. Я ещё не знал, что, по странному совпадению, начал свою английскую карьеру в нескольких шагах от того места, где ей суждено было много лет спустя закончиться.
«Всё идет нормально, — сказал я себе, складывая карту. — Доехал ты хорошо. Завтра мир посветлеет… А чтобы не терять времени, пойди-ка сейчас на улицу и поброди по городу».
Прогулка хорошо помогала в таких случаях. И, подняв воротник габардинового плаща, я вышел на улицу, сразу пожалев, что не догадался обзавестись в Канаде зонтом.
Вечерний дождливый Лондон впервые демонстрировал мне себя. Он был весьма недурён собой, этот Лондон. Нарядно освещённый. Может быть, чуточку самоуверенный. Украшенный яркой, но не крикливой рекламой — её огни мягко стелились по мокрым мостовым. Выдержанный в строго деловом и торжественном стиле. Город, в богатстве которого никому не приходило в голову сомневаться.
Как со старым знакомым, встретился я с мостом Ватерлоо. Похлопал его по парапету, за которым мрачновато катила маслянистые воды Темза. Постоял, наблюдая, как внизу, под ногами пропыхтел буксир с двумя гружёнными песком баржами. Потом перешёл на другую сторону речки и зашагал к Трафальгарской площади, чтобы поглядеть на колонну Нельсона, воздвигнутую в честь победы знаменитого адмирала над французским флотом у мыса Трафальгар.
Это была та часть Лондона, которую я довольно ясно представлял себе, загодя познакомившись с ней по карте. От Трафальгарской площади я мог теперь направиться по самой широкой улице английской столицы — Уайтхоллу в сторону парламента, но счёл визит туда преждевременным. Прошёл мимо украшенного колоннадой здания Национальной картинной галереи и повернул направо к Пиккадилли — фактическому центру Лондона, который часто называют туристской Меккой.
Официально же центром Лондона считается так называемая Мраморная арка, довольно претенциозное сооружение, установленное на углу Гайд-Парка. Именно от неё исчисляется расстояние по всем шоссейным дорогам из Лондона. Первоначально арку построили как парадный въезд в Букингемский дворец, но проектировщики ошиблись в расчёте, оказалось, что королевский экипаж в неё не проходит. Пришлось арку разобрать. Рачительные отцы города не захотели списывать её в убыток и водрузили на углу Гайд-Парка, где она лишь мешает движению. Со временем невезучей арке всё же нашли применение: построили в ней камеры для особо буйных ораторов, выступающих в Гайд-Парке.
Тут я набрёл на один из знаменитых лондонских «корнер-хаузов» («угловых домов») фирмы «Лайонз». По сути, это целые комбинаты общественного питания, этажи которых занимают самые разнообразные заведения — от прилавка, где можно выпить чашку кофе с булочкой, до ресторана. Я зашёл туда поужинать, и знакомство с английской кухней сразу же заставило меня понять, что без квартиры с кухней, где бы я сам готовил себе хотя бы раз в день, тут не обойтись. Впрочем, потом я убедился, что можно недорого и вкусно столоваться в многочисленных кафе и небольших ресторанах «континентального типа» — итальянских, французских, испанских, греческих.
После ужина я ещё немного побродил по городу и вернулся в гостиницу. Газ продолжал гореть, и в комнате стало теплее. Я сбросил промокший плащ, повесил его на дверцу шкафа, достал из чемодана пижаму, переоделся и, полистав не очень свежий номер «Лондон иллюстрейтед ньюс», забытый кем-то из моих предшественников на ночном столике, выключил свет.
Конон Молодый (примечание на полях рукописи):
Должен признаться, что я неожиданно остро ощущал одиночество. При мысли о своих родных и близких, живущих за тысячи миль отсюда, мне становилось очень грустно. Но я всегда находил утешение в мысли, что моя работа полезна, в сущности, всем людям, включая и моих близких. Конечно, моим прямым противникам и всем инакомыслящим она должна была казаться одиозной и преступной, но я знал, что делаю полезное дело.
Да, я скучал по дому, и мне страшно хотелось написать моим любимым жене и дочке. Однако я, естественно, не мог отправить им письмо обычной почтой…
Глава V
Миловидная, подчёркнуто строго одетая леди в приемной лиги весьма любезно попросила меня показать членский билет. И когда я извлёк из кармана беленькую книжицу, полученную в Торонто, предложила зарегистрироваться в «Книге заморских посетителей» и пройти в секретариат. Там меня, поскольку я был представителем одного из доминионов, встретили с распростертыми объятиями, как если бы это был блудный сын, вернувшийся наконец в отчий дом.
— О мистер Лонсдейл! — почти простонала, протягивая мне руку и расплываясь в приветливейшей из улыбок, немолодая дама, скучавшая за одним из столиков. — Мы так рады, так рады вам. Как устроились? Чем можем быть полезными?
— Я только что приехал в Лондон, — ответил я, несколько ошеломленный таким необычным приемом.