Встрече было отведено максимально возможное в этих условиях время — пять минут. Гарднер сразу перешёл к делу. Он задавал вопросы быстро, чётко. Все они были подготовлены заранее.
— Мистер Лонсдейл, вы намерены писать мемуары?
— Вряд ли, — ответил я.
— Мы заплатили бы большие деньги! Не стоит думать об отказе…
— В моём положении деньги не очень нужны… — улыбнулся я.
— Что вы! — энергично запротестовал Гарднер. — Ведь у вас есть семья, родственники. Мы доставим деньги — в любой валюте — в любую точку земного шара и передадим их любому лицу по вашему указанию…
Гарднер очень спешил. Время истекало.
— Позаботьтесь о своих детях! Мы вложим деньги в самые надёжные бумаги, и к выходу из тюрьмы вы будете очень богатым человеком, — торопливо уговаривал он.
Но доводы его не производили большого впечатления. Репортёр понял это и, взглянув на часы, сказал:
— Время истекает. Можно задать вам два вопроса?
— Пожалуйста, но только помните, что вы не имеете права публиковать мои ответы.
— Первый вопрос: сегодня присяжные заседатели вынесут свое решение. Как вы настроены — оптимистически или пессимистически?
— Ни так, ни эдак.
— А как же?
— Реалистически.
— А как это понять?
— Вы присутствовали на всех заседаниях суда. Понимайте, как хотите. — Мне не хотелось продолжать бесполезный разговор.
— Второй вопрос: ваша самая любимая женщина?
— Жена. Кто же ещё?
Гарднер разочарованно вздохнул. Ответ был явно не для «Пипл». Крупная воскресная газета потчевала читателей всевозможными сенсациями, Кен же был её главным «разгребателем грязи» — иначе говоря, поставлял на полосы сенсационные материалы: секс, убийства, коррупцию, бракоразводные процессы «звезд» и так далее. Целыми днями рыскал он в поиске нужных людей, кого надо угощал, кому надо платил, а вернувшись ночью в номер гостиницы, тут же садился за пишущую машинку, выколачивая к утру два десятка страниц. Работоспособность он поддерживал при помощи виски с содовой.
Наконец машина британского правосудия подкатила к заранее намеченному рубежу. Оставалась лишь маленькая «формальность»: вынести подсудимым приговор.
22 марта 1961 года газета «Дейли мэйл» в репортаже о седьмом дне процесса писала:
«Затем он (Лонсдейл. — Ред.) обернулся к жюри, все члены которого были мужчины, и на безупречном английском языке с чётко выраженным американским акцентом зачитал свое заранее заготовленное заявление. Из этого заявления следовало, что никто из арестованных не находился с ним ни в какой преступной связи и что если суд на основании имеющихся у него улик посчитает обвинение доказанным, то виновным является (будет) только он, какие бы последствия для него это ни повлекло».
Впоследствии Конон Молодый, мотивируя такое заявление, говорил:
— Я вообще считал полезным укрепление морального состояния арестованных… и что на советских разведчиков всегда можно положиться, думал, что в конечном итоге мой поступок произведёт на общественное мнение положительное впечатление и покажет наше моральное превосходство…
23 марта Верховный судья лорд Паркер несколько часов кряду резюмировал ход процесса для присяжных заседателей, чтобы «помочь» им прийти к правильному решению. Он всячески подчёркивал всё, что говорило не в пользу обвиняемых, и искусно обходил слабости обвинения. Теперь он мог снять с себя маску беспристрастной Фемиды и обличать, обличать. Все, что свидетельствовало в пользу подсудимых, упоминалось им с язвительной иронией. Малейший довод против них преподносился тоном столь зловещим, что присяжные заседатели уже могли не сомневаться: им предстоит решить судьбу людей, едва не погубивших Великобританию…
Наконец присяжные заседатели ушли совещаться. Публика освободила зал. Подсудимых отвели в камеры. Журналисты гадали в кулуарах, сколько каждому из них «влепят».
Я сидел в камере — один на один со своими мыслями. О чём я думал в эти минуты?
О том, что четырнадцать лет каторжной тюрьмы — такой срок полагался мне по всем канонам английского судопроизводства — вдали от Родины, семьи, близких людей, четырнадцать лет одиночки — это не сладко.
Теперь главным действующим лицом процесса были присяжные. Но, видимо, среди них возникли разногласия, потому что, вместо того чтобы вынести свое краткое: «Да, виновны», старшина присяжных попросил верховного судью разъяснить, можно ли при обвинении в сговоре принять решение, что один из обвиняемых невиновен. Лорд Паркер тут же дал «чёткий и краткий» ответ, продолжавшийся каких-нибудь полчаса.
Хотя у меня было юридическое образование и я не пропустил ни слова из пространной речи судьи, но так и не понял смысла ответа: то ли «да», то ли «нет». Я спросил об этом у Харда. Хард неопределённо пожал плечами:
— Это очень сложный вопрос…
— Что же могут понять присяжные, если даже юрист не понимает сути ответа Паркера?
— Да разве смог бы он стать верховным судьей, если б его ответы были вразумительными? — ответил Хард.
Подсудимых снова увели в камеры. «Значит, — подумал я, — мне присяжные уже вынесли приговор, а разногласия возникли по делу кого-то из других подсудимых…» Я не догадывался, что через несколько минут мне придётся пережить жестокий удар.
Снова нас повели в зал. Судья, исполненный важности и значительности момента, спросил старшину присяжных, пришли ли они к какому-либо решению. Старшина ответил: да, пришли и тут же зачитал протокол: все обвиняемые признаны виновными в тайном сговоре с целью нарушить закон о сохранении государственной тайны.
Затем в соответствии с правилами английского судопроизводства полагалось выступить суперинтенданту Смиту.
Каждому из обвиняемых он дал подробную характеристику. Обо мне он сказал следующее:
— Нам не удалось установить его подлинную личность. Но, по-моему, он русский. Кадровый советский разведчик…
В доказательство своего умозаключения суперинтендант привёл тот единственный факт, что на допросе я не ответил ни на один вопрос. Он даже процитировал из протокола допроса заявление Гордона Лонсдейла: «Что бы вы ни спросили меня, моим ответом будет «нет», а поэтому не будем терять попусту время…»
Я действительно сказал это, но так и не смог понять, почему эти слова могут служить доказательством национальности человека и его профессии.
В списке подсудимых я был третьим. Но именно с меня начал приговор верховный судья лорд Паркер. Я заметил, что судья читал приговор по бумажке, хотя у него явно не было времени его подготовить, и счёл это благоприятным обстоятельством: очевидно, судья действительно остановился на четырнадцати годах заключения. Остальные подсудимые получат в таком случае лет по десять.
К сожалению, это было не так…
В Англии судьи не только отправляют правосудие, но и «творят» право, то есть создают новые прецеденты, которые автоматически становятся частью обычного права, если их не отменит апелляционный суд.
Лорд Паркер ловко и умело этим воспользовался.
Покончив со вступительной частью обвинения, он обратился ко мне:
— Вы, Лонсдейл, явно кадровый разведчик. Это опасная профессия, и человек, принадлежащий к ней, должен быть готовым, а вы, несомненно, готовы, серьёзно пострадать в случае обнаружения. Более того, я считаю, что в данном случае именно вы были руководителем всех обвиняемых…
В этом месте судья для вящей убедительности бросил многозначительный взгляд в зал.
— Вас нашли виновным в правонарушении по обычному праву, и в этих случаях нет установленного максимального наказания, однако никакое наказание не может быть чрезмерным для данных обстоятельств. Я убеждён, что данный тайный сговор длился много месяцев и материалы передавались несколько раз. Вы отправитесь в тюрьму на двадцать пять лет!
Зал ахнул.
Лорд Паркер торжествовал. Это были минуты его славы: вместе с Гордоном Лонсдейлом он входит в историю английского правосудия. И ещё он, видимо, сознавал себя спасителем Англии.