Мисс Бингли, не снизойдя до ответа, вскоре поднялась и стала прохаживаться по комнате. У нее была стройная фигура и красивая походка. Однако Дарси, для которого предназначался показ этих качеств, был по-прежнему поглощен чтением. В отчаянии она предприняла еще один маневр и, повернувшись к Элизабет, сказала:
— Мисс Элиза Беннет, позвольте вам предложить последовать моему примеру и немножко пройтись. Уверяю вас, после того как долго сидишь на одном месте, это действует ободряюще.
Элизабет удивилась, но уступила ее просьбе. Мисс Бингли добилась успеха и в отношении истинного предмета своих маневров. Дарси поднял глаза. Проявление внимания мисс Бингли по этому адресу было для него не меньшей новостью, чем для самой Элизабет, и он бессознательно захлопнул книгу. Ему тотчас же предложили присоединиться к их компании, но он отказался. По его словам, эта прогулка по комнате могла быть вызвана только двумя причинами, причем в обоих случаях его участие сделалось бы для них помехой.
«Что он хотел этим сказать? Она умирает от желания узнать, что он имел в виду!» — И мисс Бингли обратилась к Элизабет с вопросом, догадывается ли она, что бы это могло означать.
— Конечно, нет, — ответила та. — Но можете быть уверены, — чем-то он хотел нас задеть. И самый верный способ вызвать разочарование мистера Дарси — это ни о чем его не расспрашивать.
Мисс Бингли, однако, не могла чем бы то ни было разочаровать мистера Дарси. Поэтому она продолжала настаивать, чтобы ей объяснили скрытый смысл его слов.
— Ничего не имею против, — сказал мистер Дарси, как только ему позволили говорить. — Вы выбрали этот вид препровождения времени, так как либо весьма доверяете друг другу и должны поделиться каким-то секретом, либо думаете, что выглядите особенно красиво, когда прогуливаетесь. В первом случае я буду для вас помехой, во втором же — я с большим успехом могу любоваться вами, сидя здесь у камина.
— Какой ужас! — воскликнула мисс Бингли. — Я никогда в жизни не слышала ничего более дерзкого. Как наказать нам его за эти слова?
— Нет ничего проще, стоит лишь захотеть по-настоящему, — сказала Элизабет. — Мы все можем легко друг друга задеть. Дразните его, смейтесь над ним. Вы же с ним близкие друзья — должны же вы знать его слабые стороны.
— Честное слово, не знаю. Уверяю вас, наше знакомство меня этому не научило. Дразнить само хладнокровие и присутствие духа! Нет, нет, я чувствую, из этого ничего не выйдет. Не захотим же мы выглядеть дурочками, смеясь без всякого повода. О нет, мистер Дарси может быть спокоен.
— Разве над мистером Дарси нельзя смеяться? — удивилась Элизабет. — Какое редкое преимущество! Настолько редкое, что я надеюсь, оно останется исключением. Мне бы пришлось плохо, если бы у меня оказалось много таких знакомых, — я очень люблю смешное.
— Мисс Бингли, — отвечал Дарси, — приписывает мне неуязвимость, которой я, увы, вовсе не обладаю. Мудрейшие и благороднейшие из людей, нет, мудрейшие и благороднейшие их поступки могут быть высмеяны теми, для кого главное в жизни — насмешка.
— Конечно, такие люди бывают, — сказала Элизабет. — Надеюсь, я не принадлежу к их числу. Мне кажется, я никогда не высмеивала мудрость и благородство. Глупость и причуды, капризы и непоследовательность кажутся мне смешными, и, когда мне это удается, я над ними смеюсь. Но всё это качества, которых вы, по-видимому, полностью лишены.
— Этого, наверно, нельзя сказать ни о ком. Но на протяжении своей жизни я немало потрудился над тем, чтобы избавиться от недостатков, которые могут сделать смешным даже неглупого человека.
— Таких, например, как гордость и тщеславие?
— Да, тщеславие — это в самом деле недостаток. Но гордость… Что ж, тот, кто обладает настоящим умом, может всегда удерживать гордость в должных пределах.
Элизабет отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
— Вы как будто успели разобраться в характере мистера Дарси, не так ли? — спросила мисс Бингли. — Хотелось бы узнать ваше мнение.
— Что ж, я вполне убедилась, что мистер Дарси свободен от недостатков. Да он этого и сам не скрывает.
— Подобных притязаний, — ответил Дарси, — я не высказывал. Слабостей у меня достаточно. Я только надеюсь, что от них избавлен мой ум. А вот за нрав свой я бы не поручился. Возможно, я недостаточно мягок — во всяком случае, с точки зрения удобства тех, кто меня окружает. Я не умею забывать глупость и пороки ближних так быстро, как следовало бы, так же, как и нанесенные мне обиды. Я не способен расчувствоваться, как только меня захотят растрогать. Меня, вероятно, можно назвать обидчивым. Если кто-нибудь лишается моего уважения, то уже навсегда.