Элизабет почувствовала, что ее интерес к этой теме растет как на дрожжах, и поэтому слушала собеседника, затаив дыхание; однако мистер Уикем, похоже, сказал все, что хотел, а собственная деликатность ей не позволила продолжить расспросы.
Сейчас мистер Уикем перешел к более общим темам: Меритон, соседние семьи, местное общество… Все это очень его порадовало, особенно последнее обстоятельство, о котором он распространялся с весьма тонкой галантностью.
– Я ожидал найти здесь общество стабильное и приятное, – доверительно делился он, – и поэтому с радостью принял назначение в эти места. Я знаю, что наш полк снискал себе славу как вполне респектабельный и популярный, и мой друг Денни все-таки соблазнил меня прекрасными меритонскими квартирами и отличными связями в здешних кругах. Мне кажется, я и дня не проживу без светского общества. В этой жизни меня постигло столько утрат и разочарований, что душа моя не вынесла бы одиночества. Я должен иметь чин и компанию. Я никогда не собирался становиться военным, но обстоятельства распорядились иначе. Моим призванием должна была стать Церковь – так меня воспитали; и к этому времени я мог бы уже вести жизнь размеренную, достойную, полную благого смысла, если бы не вмешательство того человека, о котором мы с вами только что говорили.
– Неужели?!
– Да. Покойный мистер Дарси завещал мне дар, нацеленный на жизнь лучшую, чем эта. Он был моим крестным, и всю свою жизнь я получал от него добрые наставления. Нет, право, оценить его доброту в полной мере решительно невозможно. Добрый джентльмен намеревался полностью обеспечить меня, чтобы я ни в чем не знал нужды; но увы, как только жизнь его оборвалась, обещанное попало в чужие руки.
– Боже праведный! – испуганно выдохнула Элизабет. – К кому же? Кто мог пренебречь его завещанием? И почему вы не требовали того, что принадлежит вам по закону?
– В формулировку завещания закралась случайная неточность, лишившая меня всякой надежды получить завещанное мне законным путем. Человек чести, разумеется, ни на секунду не усомнился бы в намерении покойного, но мистер Дарси воспользовался этим обстоятельством и заявил, что я выдвигаю претензии из экстравагантности, вздорности и стесненности в средствах. Капитал этот освободился ровно два года назад, как раз тогда, когда я вступил в возраст, позволявший мне распоряжаться наследством, но его отдали другому. Я буду с вами предельно откровенен: я не совершил ничего такого, чтобы заслужить подобную несправедливость. У меня приветливый и доверчивый нрав; и, быть может, единственным моим проступком можно считать то, что я слишком часто беседовал о нем и с ним. А больше за мной вины нет. Так уж сложилось, что мы с ним совершенно разные люди, и он меня ненавидит.
– Какой ужас! Он действительно заслуживает публичного порицания.
– Рано или поздно, но это случится. Нисколько не сомневаюсь. Вот только орудием возмездия буду не я. Во мне еще слишком жива память о его отце, чтобы я мог разоблачить мистера Дарси и бросить ему открытый вызов.
Элизабет благоговейно кивнула головой в знак полного согласия, а заодно подумала, что этот молодой человек действительно достоин всяческого восхищения. После небольшой паузы она продолжила свои расспросы:
– Но каковы, по-вашему, его мотивы? Что могло вынудить его поступить столь бесчестным образом?
– Безоговорочная ненависть ко мне, ненависть, происхождение которой до некоторой степени я могу объяснить лишь ревностью. Коль скоро покойный его батюшка любил бы меня не так беззаветно, сын не относился бы ко мне столь предвзято. Но мистер Дарси действительно души во мне не чаял, чем, как я теперь понимаю, вызывал раздражение в своем отпрыске с самых ранних лет. Не в его характере проигрывать в таких соревнованиях, а победа неизменно доставалась мне.
– Даже я не могла предположить такое коварство в мистере Дарси, хотя он мне и не понравился с самого начала. Мне казалось, что он просто презирает весь свет в целом, но я не подозревала, что он способен на такую жестокую месть, на такую несправедливость и бесчеловечность!