До сих пор ему везло.
Когда же он подошел к двери, за которой ждала его молодая жена, все мысли о долге, объяснениях или возможном препятствии исчезли, оставив лишь предвкушение первого настоящего долга, который его ожидал. Тело тут же пробудилось к жизни, и он осознал, что предстоящее возбуждало не только его воображение, и это было не в первый раз с тех пор, как он ее встретил.
Он замешкался у двери, когда внезапно ему пришло в голову, что он не может быть уверен в хорошем приеме. Она способна встретить его как правильно сложенным кулаком или тазом ледяной воды, так и улыбкой. Но он велел ей подготовиться к постели, и после того, что произошло, возможно, она подчинилась.
Сомнения нахлынули с новой силой, когда он поднял щеколду. И несмотря на это, он не был готов увидеть ее полностью одетой, стоящей у окна с открытыми ставнями и любующейся звездами. Она сняла сетку, удерживающую волосы, и они ниспадали мягкими черными волнами до талии. Блестящие пряди отражали оранжево-золотистое сияние свечей, освещающих комнату, создавая огненные блики.
Она обернулась и серьезно посмотрела на него, когда он закрыл дверь.
— Почему ты не в постели, девушка?
— Нам надо поговорить, — ответила она.
— Мы можем поговорить позже, — твердо сказал он.
Тело его, определенно, имело сейчас совсем иные намерения.
Твердя себе, что его долг — позаботиться, чтобы Файф не нашел ее девственницей, если вздумает устроить освидетельствование, он двинулся к ней.
Амалия вглядывалась в него, пытаясь определить его настроение. Ей хотелось поговорить, потому что было много такого, что она желала знать. Была также одна вещь, которую она должна сказать ему, прежде чем он узнает это сам, но сомневалась, хватит ли ей смелости.
— Почему Файф назвал вас Уэструдером? — спросила она, зная по опыту, что лучшая линия поведения — заставить его защищаться.
Его гримаса показала ей, что у нее все получилось, пусть и ненадолго.
— Не помню, говорил ли я тебе, что мой отец умер, пока я был в Данциге, — сказал он.
— Нет, — отозвалась она. — Я подумала, что его, должно быть, нет на этом свете, когда вы сказали мне, что принесли клятву на Мут-Хилле от своих земель. Еще вы рассказывали мне, что ваш дом в Уэструдере. Но Файф назвал вас Уэструдером, а не сэром Гартом, поэтому ваше баронство, должно быть, могущественно. Мой отец тоже… был бароном, но хотя его владения обширны, он считал свой рыцарский титул более значимым.
— Многие так считают, — согласился Гарт. — Я тоже горжусь своим, но мой отец, как и дед, хотя и был рыцарем, взял баронский титул.
— Почему вы не рассказали мне раньше?
— Правду сказать, девушка, я как-то не думал об этом. Хотя мне приходило в голову, что ты могла решить, будто я тебя обманул, если бы услышала, как кто-то обращается ко мне «милорд» или «Уэструдер». Я чувствовал себя виноватым, потому и избегал обсуждать эту тему. Я говорил себе, что буду держаться здесь в тени, потому что рыцарь на службе, который к тому же является еще и земельным бароном, привлечет ненужное внимание. Это правда. Такие сведения могли даже навести определенных людей на мысль, что мы с принцессой…
Он заколебался, не желая предполагать, что люди могут заподозрить.
— Вам нет нужды объяснять это, сэр, — сказала Амалия. — Люди действительно строят несправедливые предположения из-за того, что она не живет с сэром Джоном Эдмонстоном.
Теперь она почувствовала себя виноватой, потому что и раньше знала, что он владеет земельными угодьями и является бароном, но она еще не была готова говорить о себе.
— Какой он, Уэструдер? — поинтересовалась она.
— Скоро я отвезу тебя туда, и увидишь, — пообещал он. — Теперь, когда у меня есть жена, полагаю, мне придется взять на себя все остальные свои обязанности и перестать перекладывать их на плечи управляющего. Он будет рад заполучить меня домой, но вначале я должен закончить то, что начал. Но я все равно могу отвезти тебя туда после того, как встречусь с Дугласом, и после того, как мы проводим твоего отца в последний путь.
— Вы… ты просто оставишь меня там?
— Не одну. Моя мать будет счастлива показать тебе все, что ты захочешь увидеть. Как думаешь, тебе понравится иметь собственный дом и быть в нем хозяйкой?
Вспомнив, как это было, когда они с Мег приехали в Скоттс-Холл, а леди Скотт была не особенно рада, Амалия усомнилась, что леди Нейпир — или Уэструдер, если она предпочитает так себя называть, — придет в восторг, когда в доме, который она считает своим, появится новая хозяйка, поэтому покачала головой:
— Я останусь здесь с Изабеллой, пока ты не закончишь свои дела. Потом мы поедем вместе.
— Значит, ты примирилась с мыслью быть моей женой?
Амалия почувствовала, как на мгновение ее сердце перестало биться. Что она могла на это сказать? Примирилась или нет, она знала, что именно этого она желает всей душой. Поэтому страх, что он отвергнет ее, узнав правду, усилился во сто крат, и на глаза ее навернулись слезы.
— Бог мой, милая, не плачь. — Он протянул руки и привлек ее к себе. — Сердце мое разрывается, когда я вижу, как твои глаза наливаются слезами.
— Не обращай на них внимания, — ворчливо пробормотала она ему в грудь. — Я плачу, если мурлычет котенок или помнется платье. — Вскинув на него глаза, она попыталась улыбнуться. — Я могу расплакаться просто от мыслей о чем-нибудь печальном.
— Правда? — Он вскинул брови, но в глазах поблескивали лукавые искорки.
— Да, могу. Это срабатывало, когда отец меня бранил, поэтому я прибегала к этой уловке, да так убедительно, что даже сестры начинали реветь, глядя на меня. Но маму обмануть мне никогда не удавалось, поэтому я отказалась от этой тактики лет примерно в одиннадцать. Но я и сейчас могу это делать.
— Ну, на меня это произведет не больше впечатления, чем на твою мать. Я всегда сумею отличить настоящие слезы от притворных.
— Бог мой, как?
— Моя сестра Джоан была в этом деле мастерицей и могла обмануть нашего отца, в точности как ты своего. Но, наблюдая за ней, я понял, что когда она плачет из-за чего-то по-настоящему, мне хочется ее утешить. Когда притворяется, я только раздражаюсь.
— А какая она, Джоан?
Его руки по-прежнему лежали у нее на плечах, и он крепче сжал их, словно хотел ее встряхнуть.
— Хватит уже увиливать. Пора нам… что это за чудесный аромат?
Он наклонился ближе, понюхал.
— Я… я немного подушилась духами Сибиллы. Она одолжила их мне.
Он наклонился ниже, и его теплое дыхание овеяло ее шею.
У ее платья был низкий вырез, и когда он опустил голову еще ниже, подбородок коснулся выпуклости груди, защекотав ее щетиной.
Она поймала рукой его подбородок и попыталась отодвинуть.
— Вы исцарапаете меня, сэр! Хватит!
Вместо того чтобы подчиниться, он схватил ее руку и перевернул, чтобы понюхать запястье.
— Мы должны раздобыть для тебя таких духов еще. Мне они ужасно нравятся.
— Сибилла так и сказала, что тебе понравится. Интересно, откуда она узнала?
Он ухмыльнулся:
— Только не начинай доискиваться причин, девушка. Я знаю, как работают женские мозги. У меня с Сибиллой ничего не было, так что даже не думай.
Она не смогла устоять против его улыбки и тоже улыбнулась, но на сердце по-прежнему было тяжело. Она боялась, что им недолго осталось улыбаться.
Его пальцы двинулись к шнуровке лифа, но он приостановился и обхватил ладонью ее затылок, губы медленно приблизились к ее губам.
— У тебя такая прекрасная кожа, Молли-детка, — пробормотал он. — Я хочу прикасаться к тебе везде, чтобы отыскать самые мягкие, самые гладкие местечки.
Волнующий трепет пробежал по ней. Тело приветствовало его прикосновения, как было с самого начала, а его ласки смягчали и успокаивали.
Что-то в нем создавало у нее ощущение безопасности, хотя она не имела представления почему и может ли доверять собственным чувствам. Вспомнив прошлое, она, упав духом, подумала, что это было бы глупостью.