И все же он теперь ее муж. Он так сказал, священник так сказал, и Файф с Саймоном согласились. Мимолетная мысль о матери промелькнула в голове. Но образ померк, когда она вспомнила о его поместьях и его связи с Букклеем. Ее мать в первую очередь практична, и она ценит богатство и могущественные связи гораздо больше всего остального.
Губы коснулись ее губ, и тело откликнулось со всем пылом. Все мысли вылетели у нее из головы. Его поцелуй был нежным, но собственническим.
Он сказал, что хочет прикоснуться к ней везде. Тело ее запылало от этой мысли, и жар растекся по нему, заполняя каждую клеточку.
Она наслаждалась его поцелуями, дивилась его нежности, когда он рассылал по ней ощущения волна за волной, целуя рот, подбородок, уши, шею, даже глаза и нос. Рука, лежащая на шнуровке, оставалась неподвижной, пока он пробовал ее на вкус.
Пальцы другой руки погрузились в волосы. Она ощутила, как ее охватывает сильнейшее желание.
Когда тело ее прижалось к нему, как будто стремясь раствориться в нем, она тихо застонала и на секунду подивилась, кто это сделал. Затем его язык скользнул между губ, ища нежные места внутри, и она ответила ему.
Когда пальцы на шнуровке зашевелились, потянули, и она почувствовала, как растет их нетерпение, ощущение вины заглушило неловкость. Узнает ли он?
Мама заверяла ее, что муж сразу же узнает, женился ли он на девственнице. Но леди Мюррей не объяснила, как он узнает.
С последним потягиванием шнуровка ее корсажа распустилась. Продолжая держать ее голову и проникать в рот своим проворным языком, он ловко справился с тесными рукавами лифа, стащил его и бросил на пол.
На ней остались рубашка и юбка, но он скоро отыскал завязки юбки, и она соскользнула вслед за корсажем, оставив ее в одной рубашке.
Рубашка была из тонкого батиста, а Амалия стояла у открытого окна. Хоть ночь и была теплой, она поежилась. Заметив это и стремясь защитить от прохлады, он повернул ее так, чтобы самому стоять спиной к окну.
Она улыбнулась. Его правая рука, больше не занятая юбкой, скользнула вверх, обхватила грудь и нежно сжала мягкую плоть.
Палец описал дугу к прикрытому батистом соску, легонько скользнул через него к кружевному краю рубашки, затем к ее завязкам. Не успела она понять, что он делает, как рубашка раскрылась и его теплая рука коснулась кожи.
Не отпуская губы, он подхватил ее на руки и понес к кровати, кровати Изабеллы, уже разобранной. Амалия напряглась, но он положил ее и сказал:
— Не двигайся, Молли-детка. Даже не шевелись.
Она чувствовала, что большая часть ее груди не прикрыта батистом.
— Но…
Он приложил ей палец к губам:
— Не разговаривай. Не сейчас.
Он сбросил с себя кожаную куртку, развязал рубашку и снял ее, бросив в изножье кровати так небрежно, что она наверняка упала на пол.
Следом полетели ремень и сапоги.
Она зажмурилась, осознав, что он за ней наблюдает. И взгляд его устремлен на ее грудь, теперь полностью обнаженную. Поскольку рубашка была из тех, что собираются по линии выреза и открываются до талии, если развязать, она знала, что он наслаждается видом не только ее груди.
Открыв глаза и оценив выражение его лица, она поняла, что ему нравится то, что он видит. Он продолжал смотреть, и она наблюдала за ним также пристально, когда штаны его соскользнули вниз.
Амалия уставилась во все глаза. Ей уже доводилось видеть возбужденный мужской жезл, но не такого мужчины, как Гарт. Он весь был гораздо крупнее. У нее перехватило дыхание.
— Не бойся, — мягко проговорил он. — Я постараюсь не сделать тебе больно. Но постой, девушка. Ты хотя бы знаешь, как мужчина и женщина совокупляются? Нет, конечно же, — сам ответил он на свой вопрос. Несомненно…
— Мне известны такие вещи, — пробормотала Амалия.
— А-а, хорошо. Значит, по крайней мере объяснение тебя не напугает.
— Если ты собираешься объяснять, не мог бы ты вначале… забраться в постель и… просто обнять меня?
— Да, конечно, — отозвался он, тут же подчинившись и не загасив ни единой свечи.
Комната, которая казалась такой тускло освещенной, когда они вошли, теперь показалась слишком светлой, особенно когда он помедлил, снова залюбовавшись ее грудью. Затем он просунул руку ей под плечи и привлек к себе.
Впрочем, она не учла одного небольшого последствия своей просьбы. Ее обнаженная грудь теперь прижималась к его твердой, мускулистой, голой груди.
Он обнимал ее так некоторое время, потом ладонь вновь обхватила голову, а губы нашли ее губы. Но он целовал ее нежно, без голодной страсти, которую она ощущала прежде, когда он исследовал ее рот.
— Лучше? — спросил он, откинувшись на пышные подушки, но продолжая прижимать ее к себе, так что теперь она лежала лицом вниз и почти наполовину на нем, приникнув левой щекой к груди. Темные волоски щекотали лицо и губы.
— Мне и вправду лучше, — отозвалась она. — Но я хочу задать тебе вопрос.
— Тебе не требуется разрешение. Спрашивай что пожелаешь.
— Ты же велел мне не разговаривать, — напомнила она ему.
— Ну да. Смею ли я надеяться, что ты всегда будешь так же послушна моей воле?
Амалия сглотнула. Он не облегчает ей задачу, но она ведь знала, что легкого в этой ночи не будет ничего.
— Что ты хочешь знать? — спросил он.
Ей нравился его голос, особенно когда он разговаривал с ней так, как сейчас, словно они друзья. Ей не хотелось терять его дружбу. Во-первых, у нее не так много друзей, а во-вторых, она дорожит им и получает удовольствие от его общества.
Гарт повернулся и приподнялся на локте, поэтому она откинулась на бок. Глядя на нее, он озабоченно спросил:
— В чем дело, Молли-детка? Расскажи мне.
Амалия снова сглотнула и послала безмолвную молитву, но от Бога она помощи сейчас не получит. Ей придется рассказать Гарту, потому что он скоро узнает сам, а она не может позволить ему думать, что намеренно обманула его. Наверняка если муж и жена никогда не были… Никогда не…
— А аннулирование получить легче, если муж с женой не совокуплялись?
Он уставился на нее, явно сдерживая нетерпеливые или гневные слова, которые готовы были сорваться с губ. Когда он все же заговорил, и голое, и эмоции были под контролем.
— Только не говори мне, что ты все еще хочешь аннулировать наш брак, — сказал он. — Я тебе не поверю.
— Я просто…
Она осеклась и, облизав пересохшие губы, попыталась сесть, но он твердо удержал ее на месте.
— Нет, Амалия, просто расскажи мне, что не так. Почему ты спросила меня об этом?
— Потому что уверена, что ты захочешь меня вернуть. И если это проще сделать без постели, думаю, мы должны остановиться.
— Не раньше, чем ты расскажешь мне, почему считаешь, что я захочу тебя вернуть.
— Моя мама говорит, что мужчина может определить, девственница его жена или нет. Если нет, закон гласит, что он может вернуть ее обратно. Что, если ты подумаешь, что я не девственница?
— Бог мой, Молли-детка, да любой мужчина, лишь взглянув на тебя, скажет, что тебе не о чем беспокоиться. Если бы ты была из тех девушек, которые раздаривают свою благосклонность вне брачных уз, то не стала бы фрейлиной принцессы. К тому же… достаточно узнать тебя хотя бы немного, чтобы не усомниться в том, что ты…
— Нет…
Она не могла больше слушать.
— Что «нет»?
— Нет, я не девственница, — в отчаянии сказала она со слезами на глазах.
Слезы заблестели, и Гарт уставился на них, не в силах поверить в сказанное. Он совсем ничего не чувствовал, и так продолжалось достаточно долго, чтобы навести его на мысль, что она, должно быть, лжет, пытаясь дать ему причину ее бросить. Но она откликалась на его ласки и поцелуи — поначалу неуверенно, невинно, не как женщина с опытом.
Но быть может, возразил внутренний голос, и не так, как по-настоящему непорочная девушка, которую никто раньше не целовал и которая никогда не…
Он тряхнул головой, проясняя ее, осознав, что хочет поцелуями высушить слезы и что чувствует себя совершенно ошарашенным. Он понимал, что потрясение притупляет эмоции, но почувствовал нарастающий гнев и проговорил с принужденным спокойствием: