— Извините. Просто трудно представить себе, что вы радуетесь неудачам других. Веселитесь, рассказывая про несчастья и недальновидность? Вы слишком добросердечны для этого.
Она фыркнула, презирая его за стремление заставить ее признать то, чего она вовсе не хотела за собой признавать. Он заглянул за выставленный ею щит равнодушия, увидел беззащитно-мягкое нутро, которое она прятала от всех. Меньше всего Люси хотелось, чтобы он знал о ее мягкости, доброте и ранимости. Уж лучше бы он видел в ней высокомерную светскую даму, чем слабую женщину. Непростительно проявлять робость и чувствительность, когда появляешься в свете. Это так же опасно, как раненой газели очутиться среди львов, тут же окажешься поваленным на землю и жадно разорванным на куски. Намного предпочтительнее обзавестись толстенной шкурой носорога и его свирепым нравом.
Видимость непробиваемой светской дамы была ее излюбленной и часто используемой защитой. То, что его светлости удалось пробить щит, весьма огорчительно. Видеть в нем человека, для которого не составляет труда заглянуть в ее мир, поистине пугающе. Ей никогда не приходилось ни с кем делиться заветным с тех пор, как исполнилось двенадцать, даже Томасу не открылась ее душа.
— Я прав, не так ли? — низким, хрипловатым голосом спросил он.
Это прозвучало так, словно в комнате не было никого, кроме них двоих, словно он забыл о присутствии сестры и Изабеллы. Он казался слишком близким, а это совсем не то, чего она хотела. Как-то вдруг получилось, что все, кто находится в комнате, разговоры, даже чувства пугающе подчинялись ему.
Набравшись храбрости и приготовившись принять вызов, Люси приосанилась:
— Полагаете, вы всегда правы в своих заключениях и оценках, ваша светлость. Но в данном случае вынуждена вас разочаровать, на самом деле вы ошибаетесь.
— Нет, не верится, — с обезоруживающей улыбкой произнес он. — Я заговорил о сплетнях, потому что это неминуемо происходит. Не из-за того, что вы любите посплетничать, и не из-за той боли, которую они причиняют другим.
Она права. Герцог слишком проницателен, теперь ей не удастся избежать правды.
— Ну, говорить о чужой глупости гораздо увлекательнее и приятнее, чем признаваться в собственной неосмотрительности, вы не находите, ваша светлость? Это позволяет хоть на какое-то время укрыться от любопытных глаз, — выпалила она, бросив на герцога выразительный взгляд.
— В таком случае, сплетни — это щит, которым вы пользуетесь?
Люси видела, как Изабелла поворачивается от одного к другому во время накаленного разговора. Если она правильно оценила ситуацию, придется отступать. Было в Сассексе что-то очень ее раздражающее. Она ни за что не признала бы его победу, не позволила подстрекать ее дальше. Тем не менее не имела сил прекратить эту более чем рискованную беседу.
— Кто же не использует сплетни как оружие или средство обороны, ваша светлость?
— А что за секреты вы можете хранить или так упорно пытаетесь спрятаться за разговорами о других?
— Адриан, ты скотина! — выругалась Элизабет. — Клянусь, тебе доставляет какое-то странное удовольствие играть с моими гостями, как кошка с мышью. Не стоит обращать на него внимания, Люси. Он, понимаете ли, обожает подобные дискуссии, забывая о том, что находится в приличном обществе, а не среди приятелей в клубе.
Сассекс пропустил мимо ушей слова сестры. Его взгляд оставался все так же прикованным к лицу Люси.
— А случалось ли вам, леди Люси, припереть кого-либо к стенке, подойдя слишком близко к тому, чего не хотят открывать? Вот как, например, в вашем случае, вам же совсем не хочется показывать, какая вы на самом деле?
Ему удалось-таки догадаться? Она делала все, чтобы каждый, кто смотрит на нее, думал, что перед ним избалованная и недалекая светская дама, которую интересуют только мода и балы. Естественно, никому не пришло бы в голову заподозрить в ней ум, сердце и совесть. А одного взгляда этих серых, как грозовое небо, глаз оказалось достаточно, чтобы Сассекс увидел в ее душе то, что она тщательно скрывала.
— Сассекс, прекрати сейчас же, — потребовала Элизабет. — Ты не вправе врываться и заводить столь смелые разговоры, даже из вежливости не поинтересовавшись ни здоровьем, ни настроением собравшихся.
— Точно! Ну, до чего же я невежлив! Прошу прощения. Итак, милые дамы, как поживаете? — произнес он, пристраивая на своей тарелке сразу четыре крохотных пирожных с розовой глазурью, не преминув при этом бросить на Люси быстрый взгляд и усмехнуться.
«Что за нахальная усмешка», — подумала она, чувствуя, как мурашки пробежали по рукам.