Он повернул отряд по направлению к ущелью и через два дня достиг его. Разведчик вел авангард кавалерии. Маршрут, в основном, пролегал вдоль горной речки, зажатой с обеих сторон высокими деревьями. Тропа была настолько узкой, что колонна растянулась в длинную цепь и шеренги сократились до трех-четырех пехотинцев. На пути то и дело появлялись преграды. Людям приходилось прыгать с камня на камень или брести через небольшие заводи. День выдался ясным и теплым. Солдаты пили пригоршнями воду и беспечно болтали на своем крикливом языке. Ганнон и группа из двадцати воинов Священного отряда скакали на конях впереди колонны. Тревожность жрецов нарастала. Они переглядывались друг с другом и все чаще предлагали вернуться к началу ущелья. Им повсюду мерещились засады. Однако отряд передвигался по безлюдной местности, и ничто не говорило о том, что здесь недавно проходило вражеское войско. У Ганнона тоже появилось плохое предчувствие, но он по какой-то необъяснимой причине не остановил движение. Через некоторое время отряд выдвинулся на более открытую местность. Деревья поредели, а крутые склоны придвинулись ближе.
Когда грянула беда, отряд поднимался по тропе к дальнему концу ущелья. Вся колонна была на виду. Увидев первую стрелу, воткнувшуюся в землю в нескольких шагах от него, Ганнон понял, что колонна попала в засаду. Выстрел был почти неслышим. Лишь раздался свист, и дрожащее древко указало скорость полета. Ганнон оцепенел на пару долгих мгновений. Он видел и чувствовал мир в нереальных подробностях: серое неаккуратное оперение стрелы; ветер, холодивший кожу, словно воск на свежей ране; птица, вдруг прекратившая пение и взлетевшая ввысь откуда-то с земли. Затем просвистела еще одна стрела, на этот раз вонзившаяся не в грунт, а под ключицу пехотинца в нескольких шагах за Ганноном.
Он повернулся, чтобы отдать приказ. На самом деле никаких идей у него не возникло. Но это было неважно. Смятение и паника уже были ему неподвластны. Стрелы падали градом, чиркали по доспехам и время от времени находили незащищенные места в человеческой плоти. Солдаты прятались под щитами и настороженно выглядывали из-под них. Бетики мчались к ним через заросли и наскакивали на противников под разными углами на огромной скорости. Они скорее падали, чем набегали. Некоторые катились по склонам кубарем, другие скользили вниз на ягодицах. Многие мятежники голосили что-то в полную мощь своих легких. Это была одна и та же песня, исполняемая вразлад и без всякого такта. Два потока иберийцев вмялись в тонкую колонну с обеих сторон, разрушив всякий порядок. Прежде чем стычка перешла в хаотичное побоище, сверху послышались новые крики. Стрелки, отбросив луки, бежали вниз с мечами в руках.
Лейтенант потянул Ганнона за рукав.
— Мы должны уходить, — крикнул он. — С отрядом покончено.
— Тогда и мне конец!
Генерал попытался развернуть скакуна, но воины из Священного отряда сгруппировались вокруг него, один из них выхватил у Ганнона поводья, другой ткнул копьем в круп коня, и они помчались вперед плотной кучкой. Он кричал на них, хлестал плетью и даже угрожал мечом. Однако все было бесполезно. Через некоторое время они одолели подъем и начали спускаться в долину. Вскоре им встретился патруль нумидийской кавалерии, и вместе с ним продолжили бегство, которое длилось весь остаток вечера, а затем, с редкими привалами, еще два дня. Бетики преследовали их в полсилы. Они достигли главной цели. Ганнон даже не знал, охотились ли они за ним или просто гнали его вперед.
По прошествии нескольких дней после их возвращения в Новый Карфаген прояснились обстоятельства неудачного похода. Никакого нападения на силы Гамилькара не планировалось. Бетики атаковали только отряд Ганнона. Когда их коварная операция оказалась успешной, вся территория забурлила еще большим мятежом. Ганнон не видел отца почти месяц. Затем они встретились в поле, и стало ясно, что старый вояка не оставил свой гнев. Он без объявления вошел в палатку сына — в полном боевом облачении, со шлемом, зажатым под локтем правой руки. Левым кулаком, крепким, словно скала, он сломал ему переносицу. У Ганнона пошла носом кровь. Она густела во рту и стекала с подбородка на тунику.