Из ступора его вывел Ноба. Он вернулся со второй террасы и без слов хлестнул Гасдрубала ладонью по щеке. Эфиоп был сильным человеком. Его удар едва не сбил генерала с ног. Силен, который стоял рядом, схватил командира за руку и не позволил ему вытащить меч из ножен.
— Ты сошел с ума? — прошипел Гасдрубал, вырываясь их объятий грека. — Как ты посмел ударить меня?
— Возможно, я сошел с ума, — ответил Ноба, — но ты сейчас похож на женщину в истерике. Печалься о своей возлюбленной в другое время. Ты еще найдешь себе девку с крепкой задницей, а сейчас нас могут уничтожить. Очнись и сделай что-нибудь!
— Я могу убить тебя за такие речи!
— Конечно, можешь, — согласился Силен.— Но только сделай это позже. Я считаю, что Ноба сказал тебе жестокую правду.
— Она была мне дороже жизни...
Ноба шагнул к нему так близко, чтобы его дыхание обожгло лицо Гасдрубала.
— Я знаю. Расскажешь мне о ней завтра. Или лучше на следующей неделе. Или по прошествии многих лет! Но сейчас командуй отступление!
И Гасдрубал прислушался к его совету. Боги дали ему хороших помощников. Под руководством Нобы лучшая часть его армии бежала. Слоны спустились вниз на дальней стороне плато по поросшему деревьями склону. Обоз — телеги и вьючные животные, нагруженные скарбом, — тоже благополучно выбрались на относительно ровную местность. Армия двинулась скорым шагом. Тылы все время забегали вперед. Походный марш грозил превратиться в беспорядочное бегство, но Ноба контролировал ситуацию. Он выкрикивал приказы, которые никто не смел оспорить. В конце концов им пришлось бросить повозки и салазки с грузом. Такая добыча была большим искушением и могла замедлить римлян, поскольку ни один легионер не стал бы оставлять другим такой завидный куш.
С наступлением ночи Публий прекратил погоню. Гасдрубал воспользовался этим и при свете тонкого полумесяца постарался максимально нарастить расстояние между армиями. Он почти не понимал, что происходило вокруг, и лишь изумлялся тому, как быстро его сильная позиция превратилась в ночное бегство. Однако когда движение и близкая опасность привели его в чувство, он принял твердое и окончательное решение. Хватит прозябать в Иберии! Сколько раз иберийцы предавали его народ? Сколько раз они убивали тех, кого он любил? Жену, зятя, отца и многих других. Он проклинал эту страну и плевал на нее. Он больше не мог выносить ее вида и запаха. Он больше не желал чувствовать, как она щекочет его ноги. Следующим утром Гасдрубал послал гонцов к обоим братьям, прося у них прощения и благословения. И еще он направил другого посланника, который со временем должен был добраться до Карфагена. Генерал сделал выбор, и пусть старейшины услышат его волю.
Гасдрубал Барка отправлялся походом на Рим.
На рассвете в назначенный день судно вышло в море из небольшого порта к северу от Салапии. Знаки были добрыми. Северо-восточный ветер раздувал квадратный парус. Они плыли все утро и пристали к берегу на дальнем отростке суши, который указывал на Грецию. Здесь они остановились на отдых, чтобы со следующим рассветом — при благоприятных условиях — промчаться за день через всю Адриатику. Учитывая расстояния, которые она преодолевала до сих пор, это путешествие не было длительным. И оно могло оказаться последним для Эрадны, так как судно было готово доставить ее вместе с небольшим богатством на родину, о которой она давно мечтала. Тем не менее в момент отплытия девушка не поднялась на борт корабля.
Сидя на берегу, Эрадна наблюдала, как судно отдалялось от нее, то поднимаясь, то опускаясь на волнах. Как только корабль миновал буруны и вышел в открытое море, весла поднялись из воды и замерли в воздухе, словно крылья без перьев. Капитан прошел по палубе. Его силуэт скользил по сиянию восходящего солнца. До нее донеслись обрывки его слов — приказы, унесенные вдаль легким бризом. Гребцы убрали весла. Команда установила парус, который тут же выгнулся под порывом ветра. Движение корабля стало более ровным, и судьбы его пассажиров больше не были связаны с ней.
Эрадна погрузила руки в песок и сжала в пальцах обкатанные камешки. Откинув прядь волос с лица, она закрепила ее за головную повязку. Ей не нравилось, когда мужчины или женщины смотрели на ее лицо, поэтому она редко выставляла его на обозрение миру. Обычно она воспринимала свою красоту как несчастье, но сейчас поблизости не было ни одного человека, и ей хотелось почувствовать прикосновение рассвета к своим щекам. Ее глаза сияли пугающей голубизной. Уголки сочных губ опустились вниз и слегка надулись. Крохотные песчинки на высыхающей коже цеплялись за плавно изогнутый нос, но они лишь подтверждали тот факт, что ее лицо было сделано из материала, общего для всех людей.