В последнее время он начал тревожиться о здоровье Гасдрубала . Баркид страдал не от физической немощи, а от нехватки душевных сил. Иногда он не впускал к себе посетителей по два-три дня. Когда Силен заходил в его палатку, он неизменно находил генерала в одной и той же позе. Гасдрубал сидел на койке, сгорбившись и набросив на плечи шкуру черного медведя. Череп и верхняя челюсть животного покоилась на его голове. Зубы твари прижимались ко лбу генерала. Он даже ходил так, с когтистыми лапами медведя, болтавшимися у его рук. Гасдрубал проводил целые дни, царапая на глиняном полу какие-то фигуры. Он рисовал их, стирал ногой и снова рисовал при новой вспышке вдохновения. Силен не понимал этого занятия. Сначала он думал, что рисунки были картами местности, планами боев и набросками территорий, куда им полагалось войти. Но затем он начал угадывать в линиях черты человеческой фигуры — глаза, локоны волос, упавшие на лоб, смутные контуры подбородка. Гасдрубал всегда стирал рисунки раньше, чем грек понимал их смысл.
Когда генерала спрашивали о его здоровье, о планах на следующий год, о моральном состоянии солдат, о сведениях, полученных от Ганнибала, о будущем переходе через Альпы, который намечался ранней весной — короче, о чем угодно — Гасдрубал либо молчал, либо отвечал одной и той же фразой:
— Зимой медведи спят!
Такой ответ Силена не устраивал — тем более что эти слова всегда сопровождались дикой усмешкой. Греку не нравились мешки под глазами генерала и то, что он постоянно жевал уголок губы зубами, которые в тусклом свете факела казались очень большими. Когда Гасдрубала просили пояснить свой ответ, он просто повторял его, а затем начинал рычать, как дикий зверь. Вскоре Силен вообще перестал задавать ему вопросы. Навещая генерала, он заводил речь о битвах Ганнибала и с притворным оптимизмом рассуждал о том, какое будущее Фортуна уготовила их армии. Он пытался напомнить Гасдрубалу о мире новых возможностей, который лежал за границами галльского ада, — о людях, местах и радостях, доселе еще не знакомых им.
Он не был уверен в эффективности своих усилий, но с первой весенней оттепелью «медведь» зашевелился. Гасдрубал собрал потрепанные остатки отрядов, с которыми он бежал из Бекулы. Только одиннадцать тысяч солдат пережили зиму — намного меньше, чем в этом месте имел когда-то Ганнибал. Никто из них не желал воевать, но все хотели покинуть холодные края. А поскольку теплые страны находились за горами, солдаты признали лидерство генерала и согласились с переходом через Альпы.
Гасдрубал повел армию к верховьям Роны, где узкая река представляла собой лишь незначительное препятствие. Он заранее был готов к трудностям. Передовые отряды вели себя с максимальной осторожностью. Солдаты маршировали с копьями в руках. Силен тоже не расставался с мечом, хотя такое оружие вряд ли пригодилось бы ему в горах. Он не хотел становиться жертвой чужих ошибок. Более того, он бурно выражал свое мнение на каждом этапе похода. Гасдрубал даже пошутил, что грек всеми силами пытается избежать маршрута, который хотя бы отдаленно напоминал ему путь, пройденный вместе с Ганнибалом. Силен не спорил с этим утверждением, но он был рад, что Гасдрубал вновь стал посмеиваться над ним. Возможно, он преувеличивал его зимнюю меланхолию.
Галлы, вспоминая прохождение первой африканской орды, приветствовали новую армию с любопытством вместо страха — и, возможно, с долей жалости, поскольку люди Гасдрубала выглядели абсолютно не впечатляюще. Даже дикие варвары, которые нападали на них в горах, представляли собой небольшую проблему: они крали припасы, время от времени воровали обозный люд, и то скорее для забавы. Конечно, аллоброги оказали бы им жесточайшее сопротивление, но карфагенянам удалось избежать встречи с ними.