Свернувшись калачиком от изнеможения, она обхватила ноги руками и попыталась распутать нити истории, чтобы в ней был хоть какой-то смысл. Сапанибал не знала, что случилось с Софонисбой. В последний миг она увидела, как ее сестра упала на колени перед Масиниссой. Он с мрачной усметкой выслушивал ее объяснения... Но что было дальше? Они с Имилце не могли задерживаться в городе. Массилиоты вклинились в толпу, колотя людей по головами и поднятым рукам. Они поднимали горожан на ноги и формировали группы по шесть человек в каждом ряду. В любой момент они могли заметить убегавших женщин. Ей потребовались все силы, чтобы довести Имилце до башни, в которой имелась потайная дверь. Софонисба приняла свое решение. Им пришлось сделать то же самое.
А Ганнон? Что с ее братом? Масинисса сказал, что он сгорел в огне. Сапанибал посчитала его лжецом. Однако само присутствие массилиотов в Цирте доказывало, что он говорил правду. Она не могла представить себе, что с африканской армией сделали римляне, но, наверное, это было нечто ужасное. Ганнон, полный добрых надежд, остался в лагере, чтобы провести ритуал очищения перед встречей делегаций. С момента расставания прошло несколько дней. Сапанибал вдруг вспомнила, каким он был оживленным. Брат стоял перед ней в оранжевых латах. Бронзовые пластины ложились друг на друга, словно чешуя какой-то хищной рыбы. Он держал шлем под локтем и смотрел на нее с мрачной серьезностью, которая служила ему безмолвной формой речи.
— Так чего ты хочешь? — спросила она. — Мира или войны?
— Давай молиться, чтобы это был мир, — ответил он. — Мы все уже устали от войны.
Сапанибал кивнула головой. Она надеялась, что римляне тоже чувствуют подобную усталость. Но, поскольку они были более воинственным народом, она не слишком верила в исполнение желаний Ганнона.
— По крайней мере, ты создал себе сильную позицию, — сказала она. — У тебя появился могущественный африканский брат.
Ганнон закрыл сначала один глаз, затем другой. Когда он открыл их в том же порядке, она почувствовала его печаль.
— Сапанибал, я очень огорчен этой сделкой. Союз с Сифаксом нужен нам только до той поры, пока война не закончится. И тогда, даю тебе мое слово, я лично освобожу ее — если она того захочет.
— Почему ты даешь свои обещания мне, а не Софонисбе?
— Просто передай ей мои слова. Мне трудно смотреть ей в глаза. Она не произнесла ни единой жалобы. Но ее молчание делает их брак еще большим преступлением.
Сапанибал удивилась тому, что он сказал вслед за этим. Слова Ганнона не вязались с ее представлением о нем — с образом грозного воина, готового помчаться на врага. По-прежнему сохраняя дистанцию, прямой, как столб, и хмурый, словно туча, он признался ей, что с самого детства боялся Ганнибала — боялся и завидовал ему. Ганнибал превратил его жизнь в никчемное и жалкое существование уже одним тем фактом, что он был одаренным полководцем, столь любимым всеми, кто видел красоту его военных кампаний. Однако недавно величие брата перестало волновать Ганнона. Он понял, что все они были рождены лишь для того, чтобы оставаться самими собой — не стремиться к подражанию другим людям, не равняться с ними умом и силами, но быть весомыми для мира по шкале, пригодной для каждого из них. И Ганнон верил, что если ему удастся навязать консулу мирный договор на уже согласованных условиях, он достигнет чего-то значительного для себя.
— Пусть Ганнибал воюет лучше всех, — сказал ей брат. — Но, возможно, Ганнон нашел в себе дар миротворца.
Вот на что он надеялся. Вот что он чувствовал. Как несправедливо, что мужчина, стремившийся к такой великой цели, погиб и не осуществил своей мечты. Он ушел в царство мертвых, и ей нечего было привезти домой как памятный знак для их матери. У нее ничего не осталось от Ганнона — ни медальона, снятого с шеи, ни локона, ни кольца, принадлежавшего ему.