С тех пор он многое забыл, но тот момент как будто сплавился с его сознанием.
Все изменилось, когда массилиотский разведчик галопом приблизился к отряду и отозвал Гамилькара для важного разговора. Он произнес что-то на своем языке и этим всецело завладел вниманием командира. Тот натянул поводья и отъехал, чтобы выслушать сообщение разведчика. Массилиот доложил, что сзади их преследовало большое воинское формирование, состоявшее из иберийской пехоты и конницы. Они отрезали им путь отступления к Илики. Какая численность? Нумидиец сослался на плохую видимость. Однако, по его оценке, им противостояло около тысячи воинов — и еще, возможно, полтысячи скрывались за деревьями. Когда его заметили, он постарался быстро скрыться.
— Что за люди? — спросил Гамилькар.
Нумидиец, не поднимая головы, дернул подбородком и указал на того, кого он считал организатором засады. Гамилькар повернулся к Ориссу и, встретив его взгляд, получил желаемое подтверждение. Иберийский вождь и вся его свита помчались прочь. Гамилькар прокричал приказ. Небольшой отряд кавалерии под предводительством Мономаха бросился в погоню. Но прежде чем командир успел произнести другую команду, на склоне холма появилась вражеская конница. Дерн и клочья грязи вылетали из-под копыт лошадей. Казалось, что весь горизонт ощетинился копьями.
Они не стали сражаться. Их бегство было столь поспешным, что они не имели возможности свериться с картами. Гамилькар выбрал маршрут, который он умозрительно помнил по плану местности, хранящемуся в его памяти. Они направились на запад и скоро проехали мимо поверженных тел Орисса и его людей. Никто не произнес ни слова, потому что не было времени говорить о предательстве. Северный проход в долину оказался перекрытым иберийскими пехотинцами. Карфагеняне свернули в сторону и без колебаний пе реправились через реку. Добравшись до другого берега, они попали под обстрел лучников. Несколько воинов упали с коней, но большая часть стрел заскользила по гальке и песку. Бегство продолжалось почти весь зимний вечер.
Когда в сумерках они подъехали к бурной реке, с губ коней срывалась пена. Безымянный поток, проносившийся перед ними, летом был лишь большим ручьем. Но теперь река в разливе покрывала пни и основания деревьев. Ее коричневые воды омывали ветви, в которых прежде обитали не рыбы, а белки и птицы. Гамилькар отдал приказ, и как бы Гасдрубал ни противился этому решению, ему пришлось подчиниться.
— Вы двое, — обратившись к сыновьям, сказал отец. — Берите Священный отряд и скачите на юг. Без промедления! На всей скорости! Через неделю я встречусь с вами в Акра-Лейке.
С этими словами Гамилькар развернул коня и помчался на север, повелев остальным солдатам следовать за ним. Взглянув на брата, Гасдрубал увидел тревогу на его лице. Скакать вверх по течению было безумием. Чем ближе к истокам, тем быстрее река теряла свой бушующий напор. Иберийцы могли отрезать им пути отхода. Гасдрубал хотел закричать, попросить отца остановиться, догнать его, обнять, схватить за волосы и удержать. Но, еще раз посмотрев на брата, он вздрогнул, поскольку его лицо изменилось. Взгляд Ганнибала, направленный на него, был каменным, недобрым и безжалостным.
— Ты слышал приказ! — вскричал он. — Поворачивай коня и поезжай! Не время задавать вопросы!
Гасдрубал подчинился. Он не мог перечить брату, как не мог возражать отцу.
Когда Мономах привез им новости, они ждали в теплых залах Акра-Лейка. Генерал доложил, что Гамилькара Барки больше не было в живых. Он утонул, переплывая русло той бурной реки. Поток бросил их с конем на острые камни и отнял жизнь у командира, распоров его тело безжалостной мышцей воды об острую кость берега. Их отец умер, спасая жизни сыновей. Он принял это решение с полным осознанием риска. Гамилькар отвлек погоню и пожертвовал собственной жизнью.
Хотя Гасдрубал выслушал эту новость в присутствии брата, он не мог смотреть на Ганнибала. Он чувствовал обжигающий стыд, которого прежде не знал в своей жизни. Казалось, что его гнев на себя длился целую вечность. Но затем руки брата легли на его плечи, и в ответ он тоже обнял Ганнибала. Гасдрубал не смущался своих эмоций и не сдерживал горя. Он переживал ужасную тоску оттого, что стал неполным звеном, сиротой, потерявшим отца. Он даже не был настоящим мужчиной — ни ребенок, ни отец, а только брат. По какой-то причине эта мысль заставила его заплакать.
Печальные воспоминания тревожили Гасдрубала до позднего утра. Затем подготовка к торжественной речи Ганнибала отвлекла его от грустных мыслей. Командир желал обратиться к войскам, вернувшимся с зимнего отдыха. Гасдрубал, помогая брату в последние мгновения перед выходом к армии, мог слышать толпу, собравшуюся за городскими стенами: примерно девяносто тысяч воинов пришли сюда, чтобы выслушать слова Ганнибала о предстоящей кампании. Люди уже знали, с кем им предстоит воевать и что их целью будет Рим. Но этим утром командир обещал раскрыть им все детали своего военного плана.