— У тебя благородное лицо, — сказала Дидобал.
— Спасибо, — прошептала Имилце.
Она старалась смотреть прямо на свекровь, но это было непросто. Глубоко посаженые глаза женщины напоминали ей о муже. У них был тот же цвет, то же сияние разума. Казалось странным, что взгляд мог передавать характер ума. Имилце поняла, что каждый раз, глядя на Дидобал, она будет видеть в ней Ганнибала. Однако не знала, будет ли во взоре Дидобал благословение или проклятие.
— Если мой сын женился на тебе только из-за красоты, то он сделал хороший выбор, — сказала Дидобал. — Хотя старые люди, подобные мне, знают, что красота в семейных делах учитывается мало. Женщине требуется нечто большее, чем приятное лицо и пышность форм. Даже изобилия в деторождении не будет достаточно. Я написала об этом сыну в письме, и он заверил меня, что нашел в тебе множество других достоинств. Он попросил меня о терпении при составлении окончательного мнения. Я обещала, что не буду спешить в своих суждениях. Но, видишь ли, дочка, я не люблю твою страну. Она забрала всех моих мужчин и не отпускает их ко
7 Гордость Карфагена мне уже долгие годы. Такое трудно забыть... Прежде чем мы займемся досугом, покажи мне внука.
Имилце подозвала служанку, и когда та передала ей Маленького Молота, она неловко посадила его на колени. Ребенок вел себя на удивление тихо. Его пальцы вцепились в складки мантии на бедрах матери. Дидобал нахмурилась. Ей хотелось лучше рассмотреть дитя. Она протянула к нему темные ладони и оторвала мальчика от невестки. Гамилькар открыл рот, чтобы заплакать, но, судя по всему, передумал, не зная, как отнестись к такому действию. Дидобал отошла на несколько шагов и осмотрела его в косых лучах света, которые лились из окна, расположенного высоко на стене.
Имилце опечалилась, что не нашла достойных слов для ответа. Она могла бы сказать, что считает теперь Карфаген родным городом и что мужчин забирала война, а не какая-то страна или народ. Она могла бы сказать, что тоже сожалеет о разлуке с мужем, который все время подвергает себя опасности. Она могла бы сказать о многом, но слова умерли внутри нее. Она молча посмотрела на потолок. Поначалу ее взгляд привлекла крохотная птица, которая кружила между колонн, но затем глаза задержались там еще на несколько мгновений. Имилце вдруг показалось, что потолок не был твердым, а состоял из темной жидкости, угрожавшей хлынуть вниз внезапным потоком. Она не могла оторвать взгляд от его сгущавшейся черноты.
Дидобал повернулась. Ее лицо осталось строгим и спокойным, но глаза окрасились в водянисто-красный цвет. Она передала мальчика служанке, затем обернулась к Имилце и после долгой паузы сказала:
— Добро пожаловать в мой дом. Заходи и живи, сколько хочешь.
Имилце взглянула на профиль женщины, выискивая признаки какого-нибудь чувства. Однако ничто в облике старой женщины не выдавало ее мыслей. Лицо с тяжелыми веками и спокойными глазами, смотревшими куда-то вдаль, не позволяло судить о ее настроении. Встреча закончилась, и Дидобал удалилась в свои покои. Ее служанки, словно рой насекомых, последовали за ней, жужжа и вращаясь вокруг своей королевы.
В тот же день, не потрудившись предупредить Имилце, Дидобал представила ее аристократии Карфагена. Женщины приветствовали чужеземку, но большую часть времени общались с хозяйкой дворца. Они вели себя напыщенно, давая понять словами и жестами, что Имилце сначала нужно доказать свою принадлежность к их кругу. Мужчины охотно беседовали с ней, однако было ясно, что они не уважение выказывают, а просто нагло заигрывают. Собравшись в круг, они долго обсуждали эпикурейский вкус и везение Ганнибала, завоевавшего такую милую дикарку. Они вспоминали имена женщин, на которых он мог бы жениться и которых, возможно, опробовал перед ней. Несколько гостей пошловато признали, что она может одурманить многих мужчин.
Несмотря на плоские шутки, этот вечер показал Имилце, что ее здесь не считают важной персоной. Ее прибытие заинтересовало местную знать лишь по двум причинам: она была женой давно отсутствующего военачальника, и она могла стать матерью следующего поколения Баркидов. Ее снова и снова расспрашивали о сыне, а затем снова и снова рассказывали ей о муже, как будто она ничего не знала о нем и нуждалась во мнении карфагенян — людей, которые вопреки своей удаленности во времени и пространстве претендовали на более тесное знакомство с Ганнибалом. Весь вечер она чувствовала нараставшее недомогание. Ее внутренности по-прежнему бунтовали в животе. Спазмы переместились в тазовую область и оттуда поднимались вверх.