И тут Лайла вдруг подходит к Дарию и начинает танцевать перед ним. Я со своего места вижу, что нос его сморщен, уголки губ приподняты, брови нахмурены – как будто сестра моя вызывает у него отвращение. Лайла ничего этого не замечает.
– Лицо его видишь, Шарлиз? Такая вот семейка – все равно что белые. – Я начинаю подниматься с крыльца.
– Зи! Отстань ты от них. Они просто дурачатся!
Не обращая внимания на слова Шарлиз, я бегом спускаюсь с крыльца, проламываюсь сквозь толпу танцующих ребятишек и прямиком направляюсь к Лайле. Хватаю ее за руку, оттаскиваю в сторону.
– Зури, ты что, обалдела? – верещит Лайла.
– Прости, пожалуйста, – обращаюсь я к Дарию, а потом уже поворачиваюсь к сестре: – Ты полегче давай. Больно ты ему нужна такая.
– Да мы просто танцевали, – отвечает она, потирая предплечье.
– Нет, вы не просто танцевали, потому что он на тебя смотрел как на кучу дерьма.
– Прости, что? – Дарий приподнимает брови.
– Ладно, прощаю, – говорю я, глядя на него сбоку.
Лайла тем временем вырывается и уходит к своим подругам. Но я с этим типом еще не закончила, поэтому бросаю на него убийственный взгляд. Дарий откидывает назад голову и смотрит на меня так, будто это я что-то не то сделала.
– Я прошу прощения. Ты как думаешь, ты с кем разговариваешь? – спрашивает он.
– Я с тобой разговариваю, Дарий Дарси! И я видела, как ты смотрел на мою сестру.
– Она ко мне сама прицепилась. И я не знал, что она твоя сестра! – Голос у него ниже, чем мне запомнилось, и у него легкий акцент, но какой – непонятно. Явно не бушвикский, да и вообще в Бруклине так не говорят. – И не надо со мной так разговаривать. Я не какой-нибудь пацан из вашего райончика.
Я вскидываю голову и старательно озираюсь – слышал ли еще кто эти слова.
– Уж в этом не сомневайся. – Я смеюсь. – Я, блин, знаю, что ты не из наших пацанов. И совершенно неважно, сестра она мне или нет. Ты же с ней знаком! Если бы ты дал себе труд на нас посмотреть, ты бы заметил. Но, я так понимаю, воспитание за деньги не купишь, да?
Разумеется, на это ему ответить нечего. Он двигает подбородком, смотрит на меня, вокруг меня и даже, кажется, сквозь меня. И наконец говорит:
– Да, я понял, что мне тут не рады.
А потом отворачивается и уходит к себе в дом.
Я смотрю Дарию в спину, чувствую, что ногти впиваются в кожу на ладонях. Глубокий вдох, чтобы выпустить отрицательную энергию, – этому меня научила Мадрина. «Будь рекой, плыви по течению» – так она говорит. Праздник только начался, еще не хватало, чтобы Дарий Дарси своей заносчивостью испортил мне настроение. Я выдыхаю.
А пока я не смотрела, Дженайя пошла танцевать с Эйнсли. Она будто в дремотной дымке, он притягивает ее к себе. Пошлость какая – и Дженайя, похоже, влипла. Я скрещиваю руки на груди, щурюсь.
Если Дженайя – наша сладкая карамель, которая слепляет нас воедино, то я – защитная сахарная оболочка сверху. Всякому, кто захочет съесть сестричек Бенитес, придется сперва надломить мое сердце.
Глава пятая
Я сижу на крыльце и никак не могу сочинить это несчастное заявление в колледж – слова будто летают вокруг головы, поднять ее, что ли, и выловить их по одному.
Перемены. Деньги. Учеба. Работа. Свобода. Семья. Дом.
Если напрячь слух, можно услышать, как шум Бушвика медленно-медленно стихает. Умолкает. Сестры не верят, когда я им говорю, что хотя у нас тут по-прежнему шумно, но с каждым летом в районе делается все тише и тише. Как будто музыкальные звуки, наполнявшие мой мир, по одному лопаются пузырьками и исчезают в пустоте молчания. В Бушвике все, кто прожил здесь долго, музыканты, и с уходом каждого из них мы теряем по звуку.
А из меня ничего не выливается. Ничего не падает с пальцев. Я со вздохом захлопываю крышку ноутбука, и тут, скрипнув входной дверью, выходит Дженайя, в сандалиях из полосок кожи, с только что выбритыми, блестящими от масла ногами. Я, даже не глядя на нее, догадываюсь, что на лице у нее любимая летняя мерцающая косметика, на губах блеск.
– Ты чего вырядилась? – спрашиваю я.
– Я не вырядилась. – Прикидывается тупой.
Мне достаточно одного взгляда, чтобы подтвердить свою правоту. Дженайя ничего на это лето не планировала: ни работы, ни практики, – так что ей совершенно некуда двигать попу в середине дня в июльский понедельник. Однако телефон ее то и дело гудит, и она лихорадочно пишет эсэмэски, прямо как перед концом света. Кстати, подруг у Дженайи немного. Вернее, те две, которые у нее были, здесь больше не живут, а все ее подружки по университету на лето разъехались путешествовать.