Социальный смысл всех приведенных слов понятен. Н. Шелгунов открыто осуждает старые понятия место, жалованье и служба, потому что и в жизни прорастают новые общественные силы, рождается новое отношение к делу, труду и работе.
Сравнивая образный смысл наших слов, мы обнаружим в их переходах неуловимое стремление отозваться словом на усложнение самого труда и на отношение к нему. Служба - простое исполнение долга, Должность - прямая обязанность, тогда как слово работа выражало некогда наивысшую степень принуждения; рабство - та же работа, только суффикс дру-г°й, книжный. Слово давно утратило исконный свой обРаз, стало термином общего употребления. Но в самих переходах от слова к слову: от службы через должность к работе - отразился образный смысл классовых точек зрения. Дворянская служба - чиновничья должность - работа настоящего работника. При социализме почетно было сказать: работа, работаю, работник, а не просто служу или - хожу в должность. Не должность, а радостный труд - вот в чем полагали призвание человека.
Многие слова, обозначающие работу, в наши дни изменяют свой смысл. Прежняя должность в присутствии сменилась местом службы, а это последнее слово - ставкой по штатному расписанию. Должность - место - ставка, сменяя друг друга, точней обозначили суть отношений конкретного человека к рабочему месту, показывая освобождение его самого от места. Вместо прежних присутствий появились учреждения, которые теперь чаще называются организациями. Вместо прошений, которые писались на чье-то имя, появились заявления, а в наши дни в речевой обиход все шире входит и слово просьба. «Обратился с прошением» - унизительно. «Обратился с заявлением» - официально. «Обратился с просьбой» - отношение равного к равному.
Все большая свобода личности выражается в этих движениях словесного образа. Может быть, и не отдавая себе отчета в смысле происходящих замен, человек откладывает в слове свое отношение к происходящим изменениям в социальной жизни общества.
Важны и источники, из каких постепенно берутся слова для подобных замен. Они носят классовый характер.
Канцелярски-книжными были первые обозначения: жалованье, служба, присутствие, прошение, должность... Они еще тесно связаны и с бытовыми значениями тех же слов: присутствие ведь не только работа, но вообще любое присутствие - на свадьбе, на собрании, на празднике, - где угодно. Боится канцелярский язык оторваться от обычных слов, привязан к ним.
Все такие слова в XX веке заменились высокими книжными, некоторые даже - церковными по происхождению, как учреждение. Заработная плата, должность, заявление и другие пришли из высокого стиля, составлены специально. А новые наши слова, приходящие им на смену, - либо простые, разговорные русские - ставка, получка, либо слова интернациональные - организация.
Всякое оживление словесного образа по необходимости идет от разговорной речи: только в ней этот образ нужен, живой, всем понятный, для всех приемлемый. Поначалу этот образ кажется грубым, потому что рождается в недрах низкого стиля, но, утрачивая первоначальный свой смысл, получает права гражданства как слово литературной речи. Только народная речь в образном стиле своем и способна к рождению новых слов.
Бунт, стачка, забастовка
Особенно быстро развивались понятия классовой борьбы в городе, где стремительно рос рабочий класс. При жизни одного поколения могли возникнуть слова, как будто складывавшиеся десятилетиями: развитие движения требовало и обновления слов, а через них - новых понятий о сущности самого движения, взглянем для примера на некоторые из них, сегодня известные каждому школьнику по учебнику истории.
В середине XIX века мужики в деревне, отказавшись работать в страду, когда все должны быть в поле, бродят, слоняясь, по деревне и на вопрос: «Что вы делаете?» - отвечают просто: «Бунтуем». Рассказывая об этом, Г1. А. Вяземский хотел сказать: вот какие мирные бывают бунты у русских мужиков. На самом же деле это уже стачка, хотя она и называется более привычным для того времени словом.
Путейский инженер А. И. Дельвиг, вспоминая события 1845 года и еще постоянно смешивая слова работники, рабочие люди и просто рабочие, обмолвился так: что-то «возбуждало между рабочими шум, называвшийся тогда бунтом». Это был именно бунт, а не стачка, как позже, не возмущение, потому что возмущение, например, могло происходить «между арестантами».
Д. Свербеев еще различал: «взбунтовались, как обыкновенно говорилось тоща, крестьяне», а вот у воспитанников дворянского лицея «в то время происходили какие-то беспорядки, по обыкновению называемые возмущениями». Для этого образованного дворянина, владевшего иностранными языками, события на Сенатской площади в 1825 году одновременно и бунт, и революция, в другом месте: «переворот, то есть просто революция». Итак, революции делают дворяне, у мужиков это стачки, которые называют бунтом. Для власти подобные выступления по-прежнему остаются бунтами, но в действительности они изменялись в своем характере. Эти изменения требовали своих обозначений.