В Словаре Академии Российской (1794) стачка определяется как союз, уговор: стакнулись люди для общего дела, а дело это - незаконное; круговая порука. Говорят о «стачке» мошенников - торговцев дровами в Петербурге (1871), о «стачке» в преступном мире (1866): «Не трону, коли на стачку пойдешь!» - то есть если договоримся. Все поначалу могло быть стачкой: о заговоре декабристов официозный журналист Н. Греч также выразился как о «нелепой стачке», да и вообще, по словам Н. Шелгунова, в XIX веке «стачку заключают и врачи, и винокуренные заводчики».
Со «стачек» начали и рабочие: сговор о сопротивлении, невыход на работу, пассивное ожидание милостей от хозяина. У народовольцев стачка - протест, забастовка. Мало чем отличается такая стачка от бунта крестьян, мало в ней сознательности. Но именно так и начиналась классовая борьба.
Слово забастовка в словари попало лишь в 1902 году, так долго оно входило в обиход. Сегодня в любом словаре стачка и забастовка даны как равнозначные, чуть ли не полные синонимы. Однако стачка - русское слово, которое применили русские рабочие на заре революционного движения, - обычная остановка в работе, вызванная экономическими требованиями; забастовка - интернациональное слово, произошло от итальянского basta, что и значит довольно, кончай.
Долго искали точное слово, способное выразить суть дела. Стакнуться в стачке - сговориться в сделке... слишком двусмысленно, здесь нет ничего специфически рабочего. Слово забастовка встречается и в словаре Даля (1866), здесь оно значит «шабаш или прогул по стачке, сообща, чтобы вынудить повышение платы» - вынудить... ясно, с чьего голоса сказано. Стакнуться да пошабашить - сговориться да бросить Работу, - куда как конкретно и всем понятно. Эмоций в словесном образе еще довольно, понятия - нет. Раз-г°в°рный, бытовой смысл слов еще не сгустился в революционный термин, поскольку и не «обеспечен» он бь‘" Реальными действиями работников. Внимание сосредоточено на случайных признаках: на факте сговора, на остановке в работе. Нет осознанного понимания средств классовой борьбы и тем более - социальной сознательности. И в 60-е годы слово забастовка еще не утвердилось как термин, и в 70-е говорили о беспорядках, только с 80-х годов - о «забастовке рабочих», тут же и «забастовки студентов», «забастовки занятий в учебных учреждениях». Все столь же неопределенно в классовом отношении.
Реакционные газеты конца XIX века ловко жонглировали словами, различая студенческие забастовки и рабочие беспорядки. Стачка, смута, волнения, забастовка, бунт, беспорядок, - обозначения намеренно множатся, чтобы запутать и самую мысль, смягчить впечатление.
Наоборот, в революционной среде постепенно вырабатывалось дифференцированное отношение к формам классовой борьбы. В дневниках В. Г. Короленко такое отношение заметно: в 1898 году он говорит о «студенческих волнениях», а в 1901 году различает «стачки рабочих» и «забастовки студентов». В те же годы В. Я. Брюсов записывает в дневнике сообщения о студенческих волнениях.
Попутно следовало выработать и обозначение общего сбора участников «стачки», и поначалу сгодилось обычное русское слово расхожего языка: скоп. О скопе говорил П. Д. Боборыкин применительно к студенческим сходкам начала 60-х годов. Это слово выбрано неудачно, оно опорочено употреблением, которое не годится в данном случае. А. И. Герцен различал «тайные скопы» и «великое право сходов», то есть собраний. Оба слова разговорные, в отличие от книжного собрание, но словесный образ слова скоп становился вульгарным. Участник студенческого движения
Л. ф. Пантелеев, говоря о тех же студенческих сборах, сначала употребил, видимо, распространенное тогда слово сход - в положительном смысле, а затем, и уже окончательно, остановился на слове, которое и стало тогда основным обозначением этого явления: студенческие сходки. Именно так называли их и другие участники - но с иной стороны, правительственной.
Впоследствии это слово пригодилось и рабочим, и они приняли образный смысл этого русского слова: сходка, а не скоп.
Подпольная работа требовала осторожности, возникал особый язык, не всем понятный. Изменялись обозначения формы работы. У Гончарова мы встретим выражение подземная работа. Это выражение было широко распространено в XIX веке, обозначая явным образом не выраженную деятельность, в том числе, например, чиновника против своего начальника. Не годилось также и подвальная работа, хотя здесь внутренний образ был ближе пониманию русского человека: работа велась не в буквальном смысле под землею; оно не пошло в ход, поскольку подвальной аристократией в те годы называли старших дворников, как пишет Н. Шелгунов. «Подвальные писатели «Современника» и «Русского слова» гораздо опаснее», -писал в 1866 году критик В. Боткин поэту А. Фету. Подвальные - в том же смысле: подземные. В конце концов определился термин подпольная работа - то же, что и подземная, и подвальная, хотя уже без нежелательных эмоций. «Излагали даже сущность книг и брошюр «подпольного» содержания, печатавшихся За границей», - пишет Н. Шелгунов, еще употребляя кавычки при новом тогда обороте.