Заштатный и захолустный
«Теперь уже исчезло слово захолустье», — считал писатель Федор Гладков лет шестьдесят назад. Не потому ли и встречаешь в сегодняшней газете выражение «маленький заштатный городок»? Не употребляется ли здесь слово заштатный как вежливая замена «устаревшему» слову захолустный?
Достаточно какому-нибудь герою романа выехать из столицы в районный городок, как тот уже называется заштатным. Задумаемся: справедливо ли это, верно ли? И чем заштатный отличается от захолустного?
Слово заштатный известно с конца XVIII века, но первоначально так называли только монастыри, из которых многие при Екатерине II расформировались. Заштатный монастырь — еще не распущенный, но уже без «набора» новых монахов, доживают в нем прежние, и только. Вымирающий, обреченный на исчезновение, потому что оказался за штатом, стал ненужным. Штат же со времен Петра I — утвержденная роспись служащих или учреждения. Заштатный — вне штата. Административная мысль продолжала действовать, и вскоре действительно появились в обиходе заштатные города и даже заштатные генералы. Первые — не имеющие административного значения, существуют сами по себе и волостью не управляют; вторые — еще не уволены в отставку, но должности уже лишены. Общий образ остается все тем же: сверх штатов, уже устаревший, уже ненужный, хотя еще существует. С 30-х годов XX века все словари считают слово заштатный официальным или устаревшим. Но поскольку печальный образ заштатного существует, поддерживаясь литературными источниками, сохраняется и это слово.
Ясно, что заштатный город и существует где-то на окраине, куда не достигает бдительное око администратора. Более «мягким» вариантом для того же понятия стало слово захолустный, то есть глухой, отдаленный, окраинный. В Словаре Академии Российской (1794) захолустьем называется не только окраинный город, но также и дальние городские окраины, даже Гавань или Пески в Петербурге, не говоря уж об отдаленных местах Петроградской стороны. Это слово — также чужое, но заимствовано оно не из немецкого, как заштатный, а из старославянского, книжного. Захолуга в нем — изгородь; корень слова, сохраненный некоторыми славянскими языками и ныне, означает заросли мелкого леса и кустарника, в каких не пробраться. К. Ф. Рылеев, имея в виду именно это, писал: «Все в том захолустье и мертво, и глухо». Оно вместе с тем и тихое место, затененное, спокойное, а отсюда уже один шаг и до переносного значения — запущенное, неразвитое, отсталое. Только в начале XIX века это переносное значение получило свое развитие; русские писатели наполнили книжное слово содержанием и сделали его русским. О захолустных нравах, захолустной жизни, о нравственном захолустье и душевном захолустье писали Белинский, Гоголь, Писарев, Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский и другие. Для поэта А. Фета захолустье — всего лишь деревенское уединение, не больше, для перечисленных авторов — символ николаевской России с ее отрешенностью от современной жизни. Слово получило социальный смысл: им порицали. Такое отношение к нему сохранилось и теперь. Районный центр, конечно, нельзя назвать заштатным, но захолустным он может быть. Не забудем, что классики наши использовали слово в свое время, и в обозначении этом слышится горький привкус прошлого.
Иногда сближают с этими словами и слово затрапезный. Оно также теперь не в почете, однако напрасно словари помечают его как устаревшее; в бытовом разговоре, впрочем, слово это еще очень распространено, но употребляется в отношении к человеку, особенно к ребенку.
Был в XIX веке фабрикант по фамилии Затрапезнов, который выпускал дешевенькую пестрядь, годившуюся лишь для простого домашнего платья. Довольно быстро возникло переносное значение слова: затрапезный — обыденный, повседневный. Словарь 1847 года дает уже такое значение слова. Повседневный, простецкий — вот образ этого понятия, как он сложился в русском сознании. В известном смысле, некая связь представления от официального заштатный через сатирический захолустный к бытовому затрапезный есть. Тем более, что и приставка во всех случаях одна и та же — за (то, что лежит за пределами). Однако полагаться на внешнее подобие форм не приходится, потому что фамилия купца произошла от другого слова: за трапезой, то есть за едой. В одном из старых словарей дается и прямое значение слова затрапезный — застольный; это затрапезный к купцу-фабриканту и его пестряди никакого отношения не имеет. Застольный — простой перевод церковного слова затрапезный на русский.
Сегодня любое из рассмотренных слов в отношении к городу даже при самой буйной фантазии применить трудно. Официального термина заштатный не существует уже давно, захолустный изменил значение, затрапезный вообще сюда не относится. Оставим на совести журналистов постоянно возникающие в их сознании образы. Ведь пишут же они сегодня о колхозных подворьях и даже о подворьях — садовых участках! Между тем подворье искони было обозначением дома-представительства монастыря в каком-нибудь большом городе. Смысла в выборе слова в современной практике понять невозможно: неудобно сказать двор, потому что двора нет? Но почему же подворье — лучше? Не потому ли, что подворье «представляет» на земельном участке чью-то городскую квартиру? Слишком мудрено, чтобы сразу понять!
Что же касается современных обозначений отдаленных от административного центра поселений, то на смену прежним словам пришли новые. Их много, и сегодня в известном смысле конкурируют русские слова с заимствованными. Значит, не установился внутренний образ современной провинции, периферии, глубинки… «Люди из захолустья» (название романа А. Малышкина, 1938) стали «людьми с периферии», «людьми из глубинки», но эти, слишком образные, выражения казались очень конкретными, и с 20-х годов XIX века все шире, заменяя их, стало употребляться заимствование провинция. Провинция в переводе и значит место, поэтому слово долгое время активно отвергалось. «Провинция по-русски область; употреблять первое вместо последнего нет причины», — резонно заметил в 1890 году журналист, подписывавшийся псевдонимом Н. Г. В те годы слово это всячески обыгрывали: многие изучали латинский язык, знали значение нового слова и не видели смысла в замене им русских эквивалентов. «Провинция! Но что такое провинция?» — спрашивал в 1885 году Н. Шелгунов, предлагая и русские обозначения: «Живем мы совсем в затолочье, и таких затолочий, лежащих вдали от городов, в России десятки тысяч»; и люди, здесь живущие, — затолочные, то есть те же захолустные, но вне городов: «вот какие у нас дела в деревнях и в городских захолустьях», — уточняет писатель. Позже возникло естественное желание затолочье-провинцию приблизить к термину, переведя на родной и всем понятный язык. Стали говорить на местах: «представители с мест», «делегаты с мест» и т. д. Весы социальных симпатий еще раз качнулись в сторону русского слова, смывая следы и оценочно русских глубинка, захолустье, и обобщенно иностранных периферия, провинция, которые под влиянием русских эквивалентов в свою очередь стали восприниматься как оценочные. Место, места — та же «глубинка» и та же «провинция», но пока еще без образного подтекста.