Оптимальный, экстремальный…
«Так ли уж необходимы в нашей речи многочисленные иностранные слова? Особенно убийственно звучат всякие максимальный, оптимальный, экстремальный» — такое мнение доводится слышать часто.
В нашей речи подобным словам действительно не должно быть места, так и рекомендуют все толковые словари: оптимальный — слово книжное, а экстремальный вовсе туда не попало.
Однако кроме обычной речи существует язык науки, который нуждается в специальных обозначениях для конечных, допустимых или возможных, пределов опыта, наблюдения или действия. Язык науки в высшей степени интернационален, и в данном случае при образовании русских прилагательных, обозначающих «конечный предел», стали использовать латинские слова, давно известные русскому языку: максимум — с начала XX века, оптимум — с 30-х годов, экстремум — с 60-х годов. Последовательная смена обозначений максимальный — оптимальный — экстремальный отражает попытки научного сознания точнее отразить уровень предельности: наивысший — наилучший — самый крайний в своих проявлениях. Ученые всегда точно понимают смысл таких слов; например, в одной из статей в газете «Известия» говорится «об экстремальных психологических моделях» и «экстремальных условиях» проверки человеческого характера. Экстремум и есть технический термин для одновременного обозначения минимума и максимума, потому что латинское слово extremum значит крайнее, предел, за которым ни в одну сторону ничего уже нет.
До ученых этим словом пользовались политики: экстремизм — крайние взгляды и действия в политике. Нужно, впрочем, сказать, что эти латинские слова долгое время и по внешнему виду считались чужими словами специального языка. Они писались латинскими буквами фактически до начала XX века (так во всех словарях и трактатах прошлого века). Еще в 1889 году известный нам А. Б. писал: «Есть много латинских слов, вошедших в наш язык, которые пишутся по-русски, и только весьма немногие почему-то сохраняют преимущество являться в латинской графической подлинности. К таким словам относятся maximum и minimum, которые, принимая падежные окончания русских имен существительных мужского рода, отделяют их от себя апострофом; так — родительный падеж от maximum — maximum’a и т. д.». Только войдя в наш лексикон как слово максимум, дало оно и русскую форму максимальный, и началось то самое движение мысли, о котором тут речь.
Попадая в язык газет, новое слово всегда несколько размывает свои значения, журналисты предпочитают переносные, образные его значения, и это некоторое время смущает как ученых, привыкших к точности обозначений, так и широкую публику, вообще не знакомую с такими значениями; им нужно специально учиться. Однако история многих других слов показывает, что именно в языке публицистики отрабатываются те значения новых слов, которые впоследствии переходят из терминов в разговорную речь. Влиятельность научного знания в наши дни может обеспечить такую поддержку и слову экстремальный.
Уже и сейчас в разговорную речь многих людей оно проникает, но воспринимается пока как рисовка, некоторое манерничание и вызывает неодобрение. Так бывает, когда слово еще не стало русским, является, как говорят, варваризмом. В простом разговоре об обычных вещах лучше все-таки использовать русские соответствия всем указанным здесь словам: не максимальный, а наибольший, наивысший, не оптимальный, а наилучший, не экстремальный, а предельный, крайний, самый крайний. Стилистически это и звучит лучше, и значений имеет больше, а в разговорной речи возможность передать личное отношение к тому, что говоришь, крайне важна. Человек не просто «выражается», он «самовыражается».
Конструктивный, позитивный, негативный…
Наплыв иностранных слов-терминов в нашу речь принимает характер бедствия. Их так много, что не сразу и справишься: ведь за каждым словом стоит понятие, а понятие следует объяснить. Объяснить же научное понятие — значит изучить эту науку!
Невольно вспоминаешь жалобный вопль читателя прошлого века, который под бременем новейшей философской терминологии говорил А. И. Герцену: «Помилуйте-с, как же это можно-с, ваши статьи читал, понимать нельзя-с, птичий язык-с!»
Такими вот «птичьими» воспринимает сегодня научные термины и наш современник. Возражений много.
Слова позитивный, негативный, конструктивный сугубо технические, но сейчас стали употребляться в политических статьях и речах. И если говорится: «конструктивный план», «конструктивное предложение», то правомерно ли такое выражение: «в отсутствии конструктивных шагов», «беседа прошла в конструктивной обстановке»? Слово конструктивный (по словарю) — относящийся к конструкции, построению, плану, взаимному расположению частей. Как это определение слова конструктивный можно применить к шагам или обстановке?
Несоответствие смысла слова и его значения с толкованием в словаре вызывает вопрос: словарь устарел или значение слова не является литературным?
Уже в академическом «Словаре русского языка» под Редакцией академика А. А. Шахматова (1912) это прилагательное отмечалось и с переносным значением: создающий основу для дальнейшей работы; основное значение (относящийся к конструкции) употреблялось во множестве других вариантов: конструктивистский, конструкторский, конструкционный. Слово же в новом — переносном — значении подобных вариантов никогда не имело. Оно вышло за пределы технической терминологии, стало важным и авторитетным и потому закрепило за собою именно эту форму прилагательного.
Понятие конструктивный пригодно, следовательно, и для того, чтобы лечь в основу нового плана, нового движения и т. д. Звучат пока такие сочетания непривычно, но в общем вполне приемлемы.
Что же касается слов позитивный и негативный, то они еще раньше расширили свои значения и сразу же вышли за пределы технического словоупотребления. Уже в словаре В. И. Даля негативный толкуется как отрицательный, а позитивный — как положительный по последствиям. Эти два слова пришли не из технического языка, а из языка социологии и философии.