П. Л. Лавров и другие демократические публицисты в прошлом веке употребляли слово система, имея в виду не объективно существующее соотношение элементов, а теорию, систему взглядов. Сегодня система — самостоятельно существующая цельность, а не точка зрения на нее. Другие понятия до времени таились в русском обличье, постепенно раскрываясь на страницах русской печати.
Направление — перевод французского слова tendance. С 30-х годов у Белинского это просто направление мыслей, ума, журнала, с середины века и шире — направление партии, группы. А это расширение смысла уже настораживало и вызывало подозрения. Переведенное на русский язык, слово оказалось слишком острым. И тогда, как бы желая успокоить и снять подозрения, в публицистику незаметно вплетается и заимствованное, не совсем определенное по смыслу, не имеющее словесного образа слово: тенденция. И невинно, и просто — средневековая университетская латынь, в которой tendentia всего лишь — направленность. Эзопов язык революционной публицистики широко пользуется этим словом, но каждый знает, что суть его — направление и другие столь же важные по смыслу русские слова. В 1882 году слово попало даже в словарь В. Даля, а этот автор далеко не каждое иностранное слово впускал в свой словарь. Слово тенденция дано тут как французское, которое по-русски значит направление, стремление, тяга к чему-то.
Эта вот тяга к чему-то и не нравится реакционным публицистам, которые не приемлют нового термина. С конца века они предпочитают ставшие нейтральными по смыслу русские слова течение, направление, что угодно — только не тенденция!
Оказывается, политическую выразительность термина получает то русское, то заимствованное слово, но всегда в зависимости от того, кто и в каких целях его употребляет. Направление и тенденция со временем как бы поменялись местами, и все оттого, что публицисты некоторое время вынуждены были прятаться за иностранным словом! Оно настолько впитало в себя значения соотносимых с ним русских слов (которые постоянно подразумевались), что эти подразумевавшиеся значения совершенно изменили смысл термина тенденция, и сегодня это слово даже звучит по-русски: не тЭндЭнцИя, а тЕндЕицЫя; так произносят и русские слова, с мягким согласным перед е и с ы после ц. Слово стало русским по смыслу и по форме.
«Много есть таких слов, — писал сто двадцать лет назад критик Н. К. Михайловский, — ненавистных одним, священных для других: цивилизация, революция, народность, конституция, отечество, слава, свобода, патриотизм… Надо еще заметить, что слова эти, имея мировое значение, тем не менее для каждого народа специализируются. У нас, например, есть свое слово переворот, но мы взяли и революцию как слово, выражающее известный оттенок того же понятия, но не нами выработанный. Слово это мы получили с известной готовой репутацией, проверять которую, однако, и не пытались, Мы только осложнили ее своими разными элементами».
«Своими разными элементами» противоборствующие классы осложнили и самые обычные русские слова. Тот же Михайловский (которого считают народником) писал:
«Явились даже термины народники, народничество — термины сами по себе недурные, но, к сожалению, во-первых, очень неопределенные, а во-вторых, захватанные руками эпигонов, не желающих быть эпигонами, а желающих во что бы то ни стало „новые слова“ говорить… а для показания „самостоятельности“ народный принцип подменивался национальным. Но и это не создавало нового слова, потому что возвращало нас к давно пройденной ступени славянофильства, без его цельности и последовательности».
Национальное — не совсем то, что народное, вдобавок славянофильский призыв к «народности» взят на вооружение и самодержавием: «православие, самодержавие, народность»; народ и народность поминают и все остальные слои и общественные группировки. Случилось настоящее «смешение языков»: одно и то же слово могло обозначать разные понятия.
«Игра словами» особенно распространилась в литературной критике — самом доступном виде критики. Вот три мнения литературных критиков 60-х годов, которые относились к различным направлениям, но одинаково подозрительно приглядывались к слову народ.
«Слова: народность, народ, народное благо, народные идеалы — в конце 40-х годов сделались самыми популярными в литературе и начали употребляться на каждом шагу не одним каким-либо кружком, а в одинаковой степени сделались заветными лозунгами всех литературных партий».
«В 58-м году так много твердилось о демократизме, о народности, так бесцеремонно играли словом народность. Это была любимая тема людей, болтавших преимущественно на французском языке и воспитанных на французской литературе, во французских нравах, не признававших ничего святого — русского. Такая была мода».
«Да вдобавок еще, народность — бранное слово, то есть не в смысле ругательного слова, а в смысле битвы, лозунга битвы…»
Однако подобная — социальная — многозначность возможна и у слова, заимствованного нами; тут только важно, чтобы оно представало каждый раз как другое слово, совсем не то, что в устах остальных, что в употреблении других.
К таким-то словам относится и слово прогресс, которое мы заимствовали не один раз.
С 1600 года через немецкий или польский язык вошло в наш лексикон латинское слово progressus, что значит просто успех. Его забыли.
В конце XVIII века то же слово пришло из французского, и тоже в прямом значении шествие, но с обязательным разъяснением, вот как у Радищева: прогресс — «шествие разума». Слишком конкретно, на термин не похоже, и слово снова не прижилось.
С 30-х годов прошлого века французское progrès понимали как столь же простое движение. Для многих бытописателей XIX века таким оно и осталось, как, например, в романе у Альбова: тут прогрессирование — «дальнейшее развитие и воплощение в форму того, что еще раньше, только смутно, бродило в ее душе».
И лишь в 40—60-х годах это слово постепенно наполнялось известным теперь смыслом: движение вперед, то есть действительно развитие. Это значение отчетливо проявляется в публицистике Белинского и его последователей.
Читающая публика внимательно следит за журнальной полемикой. В 1858 году Е. Штакеншнейдер, молодая девушка из интеллигентной семьи, пишет в Дневнике: «Я была за границей, видела цивилизацию, приобретенную посредством прогресса, то есть посредством шествования вперед по тому пути…» Совсем как у Белинского, но ниже: «Происходит какая-то путаница, слово прогресс заменило слово цель». Слишком много накопилось значений у нового слова, слишком часто его заимствовали, переводили и комментировали. Тогда же очень точно сказал об этом народник П. Ткачев:
«Едва ли есть много слов в общественном обиходе, которыми бы так часто или, лучше сказать, так постоянно злоупотребляли, как словом прогресс. Из слов, общих практической рутине и отвлеченной теории, это, конечно, одно из самых неопределенных слов. Ему не только придаются различные смыслы различными отраслями науки… но и в одной и той же сфере человеческих знаний или человеческой деятельности различные люди различно его понимают… Слово, которое имеет такое важное практическое значение, которое употребляется как ярлык для отличия друзей от врагов, должно бы было, по-видимому, иметь самый точный и определенный смысл».