Что, старик? Сыну нищего байловщика, подручному вальцовщика, а ныне всеми уважаемому депутату и директору завода-гиганта захотелось славы, памятников? Вон фараоны оставили после себя пирамиды. Теперь к ним ездят туристы, глазеют и удивляются этим большим и ненужным вещам… Памятников тебе не нужно? И то хорошо! Счастья тебе добавить?.. А так ли уже было мало счастья в твоей жизни? Припомни и не жалуйся…
Одно только — отодвинуть подальше подступающую беду.
Как она выглядит, он увидел в клинике профессора Коломийченко, в Киеве. После сессии он лег в клинику к знаменитому отоларингологу, чтобы раз навсегда покончить со своим гайморитом. Операция прошла удачно, профессор шутил, он отвечал тем же, насколько можно было шутить с дыркой в скуловой кости и губой, завернутой к уху…
Через три года он заметил у себя симптомы, о которых наслушался тогда в клинике. Будучи в Москве, пошел к онкологу. Тот, осмотрев его, сказал, что определить так ничего нельзя, нужно лечь на исследование и попробовать рентгенотерапию, если понадобится.
Шершнев вернулся на завод. Стройки гигантских электростанций требовали шпунтов. Шпунты покупали во Франции, платили за них золотом огромные суммы. Прежде, когда строительство было не столь обширно, с этим мирились, но нельзя было все реки перегородить «золотыми» шпунтами. «Орджоникидзесталь» начал осваивать прокат шпунта. Лихорадило мартеновский, лихорадка трепала рельсобалочный. О том, чтобы оставить завод на несколько недель, а может, и месяцев, нечего было даже думать. Шершнев забывал о болезни в тревоге, ночных бдениях «шпунтовой лихорадки», потом пришли другие заботы — строительство сортопрокатного, подготовка к переходу на фосфористые руды…
Все явственнее становились симптомы. Голос стал садиться, звучать глуше и тише, все более слабым он себя чувствовал, отчетливо проступала желтизна. Что ж, старик, видно, подходит и твой срок?
Он никому не говорил о болезни. Товарищи, друзья с радостью помогли бы ему во всем, где можно что-то сделать. Здесь они могли только посочувствовать. Что изменит, облегчит сочувствие? Рано или поздно сочувствующие уйдут и, облегченно вздохнув, займутся своими делами, а ты останешься один на один со своей бедой. Один! Это единственный случай, когда человек действительно остается один. Никто и ничто не в состоянии тебе помочь. Горе одному…
Горе одному, если ты остался только со своей бедой, если ничего, кроме нее, не видишь, ничего не сохранил. Так ли уж ты беден, старик? После тебя не останется пирамид, монументов, ты не можешь похвастать, что вот этот завод, вот эту домну построил сам, своими руками… Ты никогда не оставался один и ничего не делал один. Но всю жизнь ты отдал, всего себя ты отдал, чтобы были и этот дом, и многие другие, и эта домна, и та, и этот завод, и другие… Ты, не оглядываясь и не экономя, отдал людям все, что знал и умел…
Всё? Разве больше не можешь? А если можешь, так что же ты канючишь, разводишь жалостливую муть? Или все-таки собираешься торговаться со смертью, выклянчивать еще месяц, еще год? Никто не знает ни дня, ни часа… Так зачем же тебе менять остаток жизни на унылую полужизнь, которая в сущности только сознательно затянутое умирание? Не жалел себя в молодости, что же начал жалеть в старости? Не экономь себя, старик, не скаредничай — все равно не поможет. Для человека на земле есть только одно счастье — делать. Ты кое-что сделал в своей жизни, не порти ее, не складывай в страхе руки, оставайся собой до конца!..
Навстречу Шершневу от автомобиля шагнул заспанный шофер и с фамильярной непринужденностью близкого подчиненного сказал:
— Пора домой, Михаил Харитонович, завтра ведь снова на работу.
— Пора, поехали.
Садясь в машину, Шершнев поднял стекло и усмехнулся: гайморита уже нечего было бояться, но он по привычке оберегал себя от сквозняков.
26
Кира просыпается на рассвете. Окна еще только сереют, не больше четырех, но она встает. Базар начинается рано… Не зажигая света, она натягивает платье, выходит в кухню. Здесь уже можно включить свет. Кира старательно причесывается, смотрит на себя в зеркало и отбрасывает расческу. Прямо мука с этими волосами, уже торчат в разные стороны, как проволока…