Таких историй за Витькой числилось множество. Были и похуже. Опять-таки виноват был не он, а его характер. Разве он виноват в том, что, услышав, узнав о чем-либо, он хотел сделать то же самое, особенно если это требовало смелости и выдержки?
Прочитав «Повесть о настоящем человеке», Витька прямо заболел от восторга. Вот если бы все книжки были такие, про настоящих людей и подвиги! Себя Витька считал настоящим и способным на любой подвиг. Поэтому, когда ребята заспорили, смогут ли они проползти — ну, не так, как Мересьев, а хотя бы с километр, — Витька предложил немедленно всем лечь и ползти. Ребята засмеялись и начали отнекиваться. Тогда Витька связал себе ноги поясом, чтобы были как раненые, и пополз по Морскому спуску вниз. Сзади шли ребята и считали шаги.
Он прополз до самой улицы и мог бы ползти еще дальше, но тут, по мостовой, то и дело проносились грузовики, и ему пришлось встать.
Спор он выиграл, но так исколол и ободрал руки и коленки, а штаны и рубашка превратились в такие грязные тряпки, что радость победы сразу померкла. А разговор с отцом и вовсе поставил ее под сомнение. Увидев его в таком виде, мама в ужасе закричала:
— Кто это тебя?
Витька сказал, что никто, он сам себя испытывал. У взрослых странная логика. Мама, которая только что готова была броситься на его защиту, теперь так рассердилась, что, схватив Витьку за руку, потащила к отцу, отдыхавшему после обеда.
— Нет, ты посмотри, посмотри, что это такое! — кричала она. — Ведь только сегодня все надел… Я уж не знаю, что с ним делать! Это не мальчик, а я не знаю что…
Отец хмуро выслушал Витькины объяснения, потом спокойно и — что хуже всего — презрительно сказал:
— Лоботряс! Мересьев совершил подвиг, а ты — хулиганство. Ты что думаешь: передразнить его — значит стать настоящим человеком? Так ты не человеком станешь, а обезьяной… Не давай ему чистого, — сказал он матери, — пусть выстирает сам или ходит грязный…
Витька выстирал. Правда, Соня потом перестирала, но сначала стирал он сам, роняя в мыльную воду злые слезы. На отца Витька почему-то не обижался. Злился он, скорее всего, на то, что, несмотря на все усилия, ему никак не удается заслужить безоговорочное признание своей силы, выдержки и бесстрашия. Всегда получалось так, что одобряли либо ребята, либо взрослые, а единодушного одобрения он ни разу не получил.
А потом произошла история с Шариком. Витьке даже вспоминать о ней неприятно, и каждый раз он жмурился и тряс головой, отгоняя это воспоминание.
Прочитав книжку о цирке и дрессированных зверях, он тоже решил стать дрессировщиком. Диких зверей взять было негде, и он начал с маминого Васьки. Кот был толст и ленив, если его трогали, орал дурным голосом и царапался. Тогда Витька за две книжки и набор цветных карандашей выменял Шарика. Это был обыкновенный дворовый щенок, рыжий с торчащим кренделем хвостом, очень веселый и добродушный. Выдрессировать его тоже не удалось. Шарик осилил только поноску, но так привязался к Витьке, что бегал за ним по пятам с утра до вечера. Когда начался учебный год, он каждый день провожал Витьку в школу и даже пробовал прорываться в класс. За лето он сильно подрос и теперь при появлении других собак уже не жался к Витькиным ногам, а сам храбро их облаивал.
Боясь, что его сманит кто-нибудь или искусают собаки, Витька гнал его домой. Шарик поджимал хвост, виновато поворачивался и, опустив голову, труси́л по направлению к дому; но стоило Витьке отвернуться, как он немедленно поворачивал обратно, в несколько прыжков догонял Витьку и неслышно бежал за ним. На переменах он несколько раз увязывался за Витькой в класс и отлично знал парту, которая на столько часов отнимала у него хозяина. Во время уроков Витьке не надо было смотреть в окно, — он знал, что Шарик сидит на улице и ждет. Иногда он ненадолго убегал по своим собачьим делам, потом возвращался снова и терпеливо ждал.