— Я рада, что вам нравится, — сказала Хильди чуть приглушенно, нервно крутя в пальцах не нужную ей уже ложку. — Я… знаете, давно так просто не сидела и не разговаривала с кем-то. Как-то… в общем… ну, тем более с таким, как вы.
— Я всего лишь человек, Хильди.
Бертран не ожидал, что скажет это, тем более не ожидал того, как нежно прозвучит его голос — но Хильди, кажется, вообще этого не заметила. Ее увлекло нечто совсем другое:
— Ну, это понятно, но все равно… вы, вроде как, знаете то, чего не знают другие. Ну, например — тайное правительство, масонские ложи, Бильдербергский клуб…
— Очень лестно слышать такую характеристику от вас, с вашим… родом деятельности, — что бы ни произошло, Бертран все еще избегал произносить слова «волшебство» или «магия», будто это помогало ему держать ситуацию под контролем. — Но могу сказать, что многие слухи… сильно преувеличены. Был я пару раз в Бильдербергском клубе и…
— Правда? — Хильди чуть не подпрыгнула в кресле; глаза ее засверкали непритворным восторгом, как у ребенка, которому пообещали мешок шоколадных конфет, и Бертран пожалел о том, что плохо умеет придумывать на ходу разные впечатляющие небылицы. — Вы расскажете? Я никому, обещаю!
Он немного помолчал, пытаясь подавить усмешку, придать себе хоть толику серьезности — не вышло. Вздумай он сейчас приврать, Хильди моментально бы его раскусила — и ему оставалось только проговорить, признавая свое поражение:
— Да, я был там. Меня пригласил… — он хотел сказать «тесть», ведь это было правдой, и в этом не было ничего особенного, но в последний момент у него вырвалось совсем другое слово, — один знакомый. Что я могу сказать об этом месте… вы же говорили, что ваш отец работает бухгалтером? Бывает у него такое, что после работы он не идет сразу домой, а заходит с коллегами в бар — выпить по кружечке, сыграть партию в бильярд, обсудить какие-то курьезы, случившиеся во время рабочей недели?
Хильди согласно кивнула, и Бертран продолжил:
— Могу сказать, что сильные мира сего тоже испытывают нужду в подобном времяпровождении — просто посидеть с приятелями, немного расслабиться, пожаловаться на коллег, рассказать друг другу анекдоты. Для таких целей и предназначен Бильдербергский клуб — мне безумно жаль разочаровывать вас, Хильди, но разговоры о том, как в чей-то офис устроилась новая симпатичная секретарша, вы услышите там намного чаще, чем обсуждение деталей мирового заговора, уверяю вас.
Она слушала его, и на лице ее мало-помалу отражалась вся глубина разочарования, которая только доступна человеческому существу; в какой-то момент Бертрану почудилось даже, что она готова всплакнуть от охватившей ее досады.
— Как все прозаично, — только и проговорила она, стоило ему замолчать. — Стоило ожидать чего-то подобного, но все равно… хотелось верить во что-то необычное.
— Вы можете рассказать мне гораздо больше необычного, нежели я — вам, — сказал Бертран ободряюще. — Может быть, поделитесь со мной какой-нибудь тайной, раз уж я не в состоянии это сделать? Существует ли какое-нибудь секретное общество… людей вашего рода занятий, которое стремится захватить власть над миром?
— Если и есть, то я ничего о нем не знаю. Но, на самом деле, не думаю. Таких, как мы… часто преследовали. Иногда просто уничтожали, вы же знаете все эти истории. Люди, они… — Хильди коротко втянула в себя воздух и добавила несмело, внимательно следя за тем, что Бертран ответит ей, — им часто свойственно нас бояться. Они чувствуют, что мы другие, что мы можем то, чего не могут они, и это их пугает.
— Меня — нет, — сказал он, с удивлением понимая, что говорит совершенно честно, ведь испытывает чувства какие угодно, но не страх или опаску — может быть потому, что наиболее отчаянно цепляющаяся за привычную реальность часть его сознания все еще отказывалась поверить в происходящее.
Хильди посмотрела на него испытующе — и с непонятной пронзительной теплотой. Она снова улыбалась — это было важно.
— Я вижу.
***
Прощались на улице час спустя; опустошили еще два чайника, ни на секунду не прерывая беседы — Бертран не заметил, как начал рассказывать Хильди какие-то истории из министерства, и она слушала их с неослабевающим вниманием; когда он поведал ей о своей стычке с Фейерхете в пятницу, это вызвало у нее живейший отклик, сказать больше — возмущение:
— Зачем он приплел Альбрехта? Что за чушь он несет? Во времена правления Альбрехта Бакардия была одной из самых стабильных и процветающих стран на континенте! Обстановка была совсем другой, не говоря уж о тех, кого нам пришлось принять! Многие из французских эмигрантов были в родстве с бакардийскими дворянами, они возвращались к своим семьям… боже мой, наш президент — круглый идиот!
— Тише, Хильди, — произнес Бертран предостерегающе; они уже вышли из чайной прямиком в сгустившуюся ночь, и звонкий голос его спутницы, подхваченный эхом, разносился по переулку из конца в конец. — Я понимаю ваши эмоции, но…
— Я вам потом пришлю, — пообещала она, — всякие цифры, как вы любите. У меня в конспектах все есть. Пусть этот индюк творит, что ему угодно, но оставит Альбрехта в покое. Тот бы его не взял даже сапоги себе чистить!
Бертран посмотрел на ее сердитое лицо, на то, как она сжимает тонкие руки в кулаки, и не смог удержаться от замечания:
— Вы готовы так самоотверженно вступиться за человека, который давно умер.
Она притихла на секунду, будто ей нужно было время прийти в себя, а потом заговорила совсем по-другому — тише, с необыкновенной печалью, но в то же время с уже знакомым Бертрану убеждением:
— Конечно. Конечно, готова. Кто еще вступится за них, если не я?
Бертран не стал ей противоречить. Они распрощались; от того, чтобы вызвать такси, Хильди отказалась непреклонно.
— Зачем? Я здесь миллион раз ходила! Идти — две минуты.
— Хорошо, хорошо, — сдался он, — только дайте хотя бы знать, что с вами ничего не случилось.
Зачем он сказал это? Он не успел даже назвать себя дураком — Хильди, глянув на него, проговорила с лукавой усмешкой:
— Со мной? Я-то с этим городом на «ты». А вот по вам не сказала бы. Вы вообще когда последний раз выходили на улицу? Просто так, не в машине, без всей этой вашей охраны?
Бертран честно напряг свою память, насколько мог, но быстро понял, что нужное воспоминание давно из нее стерлось — очевидно, за давностью и ненадобностью.
— Вот и я о том же, — сказала Хильди, пару секунд понаблюдав за его мучениями. — Это мне надо переживать, что с вами что-то случится. Напишите мне, ладно? Не хочу думать, что оставила страну без министра.
Возразить ему было нечего — да он, если честно, не особенно хотел возражать.
***
Хильди. Вы хотели узнать, все ли со мной в порядке.
добрый ночер) все ок?
Да.
класс)) было здорово)
Спасибо за вечер.
не за что) вам спасибо
может, еще как-нибудь встретимся?
так просто
если вы конечно хотите
«Если ты не полный ублюдок, — безжалостно произнес внутренний голос, — то ответишь ей «нет» и оставишь ее в покое».
Бертран поднес руку к лицу, будто это могло помочь ему от чего-то закрыться, вдохнул впитавшийся в рубашку запах чая, меда и трав — едва уловимый, но подчиняющий себе, запах другого мира, в который Бертран по случайности заглянул и не мог теперь сделать вид, что никогда не встречался с ним. Запах того, что должно было вселять непонимание, желание держаться подальше — а вместо этого непреодолимо манило и влекло, как заключив в невидимую петлю. Запах странного. Запах чего-то, что было много сильнее Бертрана.
Обязательно, Хильди.
Я буду очень этому рад.
========== Пропущенная сцена 2. Высокопоставленные визитеры Вивьенны Вильдерштейн ==========
1972
У Жака-Анри д’Амбертье — горделивое, лишенное румянца лицо с высоким лбом, узким подбородком, точеной линией губ. У Жака-Анри д’Амбертье — идеально отглаженный костюм, сверкающая машина, смотрящаяся странно и чуждо в тесном нантеррском дворе, утопающем в ноябрьской слякоти. У Жака-Анри д’Амбертье — высокий пост, и денег в кошельке, наверное, столько, сколько Вивьенна не видела никогда в жизни. Но все же есть и что-то, в чем Жак-Анри д’Амбертье испытывает нужду — столь острую, всепоглощающую, не дающую ему покоя, что он приезжает сюда, к дверям крошечной тесной квартиры, где Вивьенна пытается коротать после смерти Андре бесконечные одинокие вечера.