— Я сделаю это сегодня, — говорит Вивьенна громко — чтобы все слышали, — и крепче сжимает нож.
Д’Амбертье достает из кармана еще кое-что, протягивает ей — позолоченный, с красным камнем медальон на цепочке, на который Вивьенна смотрела каждый раз, когда проходила рука об руку с Андре мимо лавки антиквара на улице Мазарен. Для них это было что-то вроде игры: перебивая друг друга, они сочиняли немыслимые истории про то, кем был сделан этот медальон, кому принадлежал и как оказался здесь — истории были одна фантастичнее другой, но при этом не повторялись ни разу, и Вивьенне хотелось думать, что хотя бы часть их осталась заключенной в этой безделушке, которая сама по себе наверняка не стоила больше пары франков. Андре пообещал как-то, что украдет для нее этот медальон (купить — это было для него слишком скучно, ведь он мог купить почти все, что желал), но не успел сдержать свое слово, и вместо него обещанное выполнил долговязый, надменный, нервный человек, с которым Вивьенну не должно было ничего связать, но все же связало — то, что они сообща собрались провернуть.
«Знаете самую главную ложь, которую рассказывают нам в этой стране? — спросила у него Вивьенна в их первую встречу. — Что с тиранией борются святые. Только потом, по какому-то непостижимому стечению обстоятельств, они сами становятся тиранами, еще хуже предыдущих, и нужны новые святые для того, чтобы справиться с ними. Все это полный бред, месье д’Амбертье. Добро, как его называют, перед лицом зла ни на что не способно — только погибнуть самому и утянуть за собой тех, кто имел неосторожность поверить в него. Чтобы истребить зло, есть только один способ — большее зло, более масштабное, беспринципное и кровожадное. Я не строю иллюзий по нашему поводу — вы просите меня об ужасной вещи, и я сделаю ее, но только потому, что ко всей их братии у меня должок. А долги необходимо платить».
— Моя часть договора выполнена, — говорит д’Амбертье напряженно, глядя, как она вертит медальон в руке. Она почти не слушает — ей кажется, что рядом с ней вот-вот зазвучит, донесется через границу, отделяющую жизнь от смерти, голос Андре. Может, он пересказывает очередную невозможную небылицу, а может, в очередной раз говорит, как любит ее — Вивьенна зажмуривает на секунду глаза, но не слышит ничего, кроме обступившей ее тишины.
***
1975
Серые, недружелюбные громадины домов мрачно подпирали столь же серое небо, вот-вот готовое разразиться дождем. Шофер покружил немного по двору, пытаясь найти место, свободное от луж, но в конечном итоге был вынужден притормозить там, где их было как будто немного меньше, чем повсюду. Сверившись с адресом, записанным в его блокноте, Рене распахнул дверь и принялся вылезать наружу, стараясь, по крайней мере, не загадить брюки до самых колен.
— Вы пойдете один? — осведомился шофер, глядя на его мучения; с трудом не поскользнувшись в обычном для января месиве из грязи и снега, Рене сдавленно проговорил между попытками удержать равновесие:
— Там живет девчонка. Что, думаете, я с ней не справлюсь?
Прекратив расспросы, шофер отвернулся, и Рене, раздраженно захлопнув дверь, направился к нужному дому — такому же человеческому муравейнику, как и прочие дома в округе, жить в которых, как Рене про себя полагал, психически здоровому человеку было бы невозможно. Впрочем, если учесть цель его визита, то еще неизвестно было, кто здесь по-настоящему спятил.
Прохожих во дворе почти не было, и это было Рене на руку — он не горел желанием попадаться на глаза обывателям, каждый из которых мог бы пересказать увиденное журналистам, и поэтому на всякий случай надвинул шляпу почти на нос, лицо, как мог, спрятал в воротник, а в подъезде не стал дожидаться лифта из опасений с кем-нибудь столкнуться, просто взлетел, перешагивая через две ступеньки, на пятый этаж и, отыскав нужную дверь, принялся звонить.
— Ну давай же, — бормотал он нетерпеливо, постукивая по полу носком ботинка. Доносящаяся из квартиры трель оставалась безответной с полминуты, и почему-то эта недолгая заминка ясно сказала Рене: он опоздал.
— Иду, иду! — наконец раздался из-за двери женский голос. — Кому неймется? Какой еще псих будет так трезвонить?
Раздался скрежет щеколды, дверь приоткрылась, и на Рене уставилась пара сурово нахмуренных глаз.
— Совсем спятил? — поинтересовалась у него обитательница квартиры, строгая, начавшая седеть женщина лет сорока пяти; Рене вгляделся в нее с тревогой, понимая, что видит перед собой кого угодно, но только не Вивьенну Вильдерштейн. — Какого черта надо?
— Мадам, — проговорил он, всеми силами стараясь скрыть свое беспокойство, — я ищу девушку по имени Вивьенна…
— Вивьенны нет, — отрезала женщина и сделала попытку скрыться, но Рене успел подставить ногу между захлопывающейся дверью и косяком.
— Подождите, мадам, подождите, — с таким убеждением он, должно быть, не говорил ни на одном заседании кабинета, — у меня всего лишь есть несколько вопросов, на которые я хочу получить ответы. Вивьенна знала кое-что о деле, которое повлекло за собой… смерть человека, которого я очень ценил. Вы позволите мне войти?
Женщина смотрела на Рене еще недолго — он, помня о том, как важно не разрывать зрительный контакт в такие моменты, смотрел на нее в ответ, — и, хоть гримаса недоверия никуда не исчезла с ее лица, она по крайней мере отпустила дверь и не стала продолжать попытки сломать ему ногу.
— Ладно, заходите. Но я не знаю, смогу ли я вам помочь.
Сдерживая облегченный вздох, он переступил порог. Квартира была самая обычная — наверное, таких же в этом доме был не один десяток. Узкий коридор, маленькая комната с потертыми обоями и скромной мебелью — в обстановке не наблюдалось ничего особенного, кроме того, что по всему полу были беспорядочно разбросаны коробки, сумки и чемоданы, в которые встретившая Рене женщина укладывала вещи.
— Извините, выпить не предложу, — сказала она издевательски. — Вообще нечего вам тут делать. Я же говорю, Вивьенны нет. Я ее мать, Аделина. Собираю ее хлам. Вивьенна вчера умерла.
«Черт», — подумал Рене с досадой, но вслух, конечно же, этого не произнес.
— Мои соболезнования, — проговорил он, быстро оглядываясь: в хаосе, что царил в квартире, едва ли было возможно отыскать хоть что-то, что могло бы пролить свет на случившееся; Рене всмотрелся наугад в содержимое одной из коробок, но там не было ничего, кроме одежды и (это он узнал безошибочно) чего-то из предметов белья. Аделина, не смущенная присутствием визитера, продолжила наполнять эту коробку — просто бросала в нее все, что попадалось ей под руку.
— Не стоит, — сказала она надтреснуто, будто каждое слово давалось ей ценой гигантского усилия. — Она всегда была безбашенная. Думала, ей все позволено. Я знала, что она обязательно впутается в историю и закончит так же, как ее отец.
— От чего она умерла? — быстро спросил Рене. — Убийство?
Аделина замерла на секунду, вперив в него взгляд, от которого, будь Рене чуть более слабонервным, впору было мурашками покрыться.
— Нет, — ответила она сухо. — Рак. Быстро сгорела, за год с небольшим. А мне — до последнего ни слова, чертовка…
— Вот как, — протянул Рене, пытаясь сопоставить в своей голове то, что только что узнал, с тем, что было ему уже известно, и начиная при этом что-то понимать. Пользуясь тем, что женщина как будто позабыла о нем, он обошел комнату, убеждаясь, к собственному разочарованию, все больше: разыскать здесь что-нибудь, что могло хотя бы подтвердить его догадки, будет нелегко.